Внутренняя муштра пошла на пользу, и я позволил себе расслабиться.

— Вольно! — отдал я себе очередной мысленный приказ. — И чтоб никаких посторонних мыслей на посту! Не то будешь доски в сортире две недели от дерьма отскребать! Ясно?

— Так точно! — отрапортовал я.

Иногда полезно выпороть себя, да так, чтобы лоскуты со шкуры сошли и в глазах прояснилось. В моем случае, сделал это очень вовремя. Поскольку только я успокоился и вновь принялся беспристрастно наблюдать за монотонными шагами часового, уже нисколько не раздражаясь бессмысленности его упражнений, как на границе слуха уловил едва распознаваемое шелестение, будто с небольшого склона посыпался песок позади меня. Я оторвался от мушки прицела, оставил автомат в тщательно замаскированной бойнице, осторожно, затаив дыхание перекатился на спину, достал пистолет и приготовил его к бою. Опять раздалось тихое пчелиное жужжание, и рукоятка слегка потеплела, теперь я в этом уже не сомневался; это было очень приятное ощущение — силы и бесконечной уверенности в себе.

Притаился в полной готовности отразить нападение.

Пока тихо.

Но…

Опять посыпался песок, на этот раз явственнее. Угол обстрела был невелик, и если учесть зону поражения, которую охватывал пистолет, то мне хватило бы двух, максимум — трех выстрелов, чтобы превратить возможного нарушителя в пепел. Осыпался камень и тихо и мелодично ударился о железо. Раздалась приглушенная брань. Я облегченно выдохнул и опустил пистолет на живот, узнав голос.

— Монах, — тихо позвал я.

В ответ, тишина.

— Монах.

Ничего.

— Монах, — не выдержав, я повысил голос, рискуя выдать себя.

Он высунул из-за обломка бетона свою, прикрытую войлочной панамой сталевара, с выбивающимися из-под ее полей свалявшимися седыми патлами голову и, свирепо зыркнув на меня воспаленными глазами, приглушенным басом выругался:

— Какого хера разорался, мудак!

— Я не мудак, — обиделся я.

— Да знаю, что сроду так. Чего кричишь, спрашиваю? Иди уж сразу всем расскажи, вот тут мы, кушайте нас с перловкой! Приятного, мол, аппетита!

Он подполз ко мне и, устроившись у кирпичного бруствера, уже миролюбиво спросил:

— Андрюхи не было?

— Нет.

— Должен бы уже нарисоваться. Мы расстались с ним в ста метрах от восточного крыла, часа четыре назад. Там глухо — не пройти. Я отправил его посмотреть подступы у пристройки, там выходят наружу короба вентиляционных шахт бомбоубежища. Думаю, с вентиляцией может получиться. Работы часа на два все проверить — должен уже подтянуться. Кстати, что за дрянь ты ему вколол? Он и раньше не был слабаком, а тут в одиночку опрокинул обломок плиты весом килограммов в двести!

— Иммуномодулятор.

— Что за хрень?

— Все верно, эта такая хрень, объяснять которую, нет ни времени, ни смысла, — отмахнулся я от его вопроса.

— А если коротко? — не унимался он.

— Если коротко, то это такая штука, которая подстегнула его обменные процессы. Он стал сильнее, быстрее и выносливее.

— И умнее?

— Этого у него не отнять.

— Да уж, пень редкий. А надолго?

— Часов на семьдесят-сто. Это очень индивидуально, точнее сказать не могу.

— Понятно, а то, что у него рожа покраснела и пальцы трясутся, это как, нормально?

— Обычная аллергическая реакция, если сразу не помер, значит, ничего страшного уже не будет, — сказал я и неуверенно добавил: — Наверное.

— Что значит, наверное?

— То и значит, что наверное! Что ты от меня хочешь? Две недели назад я пребывал в полной неуверенности, кто я такой, откуда взялся, где вырос и к чему предназначен. По капле я узнаю, что я кто-то другой. Ты, кстати, врал мне всю дорогу! Сука! Выслеживал меня, охотился. И нечего отводить свою харю, когда я с тобой говорю! Хочешь знать, что будет с Андреем? Я тебе отвечу! Не знаю!

Я схватил его за грудки и принялся мелко, но сильно трясти, так что его челюсть щелкала как колотушка ночного сторожа, он вцепился в меня и отвечал тем же. Я продолжал злобно шипеть:

— Знаю точно одно — инъекция была его единственным спасением. Ты сам все видел. Себе я тоже поставил укол, и на мне это никак не сказалось. Я чуть не заснул, пока ждал тебя, так что выносливее точно не стал и рожа у меня не красная и пальцы не трясутся. Не знаю, не знаю ничего! Хочу разобраться, так же как и ты. Уж поверь! И я разберусь с твоей помощью или нет. И к слову, ни о каком городе я не знаю ни хрена. Может, и нет его вовсе! Вот нет, и все тут! Может такое быть? Да сколько угодно! Поэтому оставь свои расспросы на более подходящее время!

Я отпустил Монаха и откинулся на спину. Хотелось убивать.

— Успокойся, Лёха.

— Да нормально все.

— Скажешь тоже.

— Жрать охота, — сказал я. Скорпион растравил аппетит.

— А вот это уже по-нашему! — обрадовался Монах и принялся потрошить мой рюкзак.

Мы прождали еще три с лишним часа, но Андрей так и не объявился. Монах заметно нервничал, и его настроение передалось мне. Я рисовал в голове самые безрадостные картины, ужасался им и сам отказывался верить в то, что себе нафантазировал. Я делился своими соображениями с Монахом, он оставался хмур и лишь отмахивался от меня, как от досадного недоразумения, мешающего ему думать. Он никак не выказывал желания вступать в разговоры и обсуждать сложившееся положение; был целиком погружен в свои мысли и, казалось, уже все для себя решил. Но я-то знал, что его сосредоточенный вид говорит, скорее, о полной его растерянности, нежели раскрывает его действительное настроение. В конце концов он не выдержал и на исходе четвертого часа бесплотных ожиданий решил сам отправиться к пристройке восточного крыла здания, чтобы выяснить, что там могло произойти у вентиляционных шахт и так задержать Андрея.

Я снова остался в одиночестве. То, что наша затея закончится удачей, с каждой минутой верилось все меньше и меньше. Честно говоря, плевать я хотел и на поиски потаенного города, и на всю прочую ерунду, которой приходилось заниматься в последнее время. Меня уже мало заботил и загадочный друг Монаха, пресловутый Сергей, этот его связной из верхушки ГГО (если он не плод его вымысла), и то, кем он был для меня, злым ли гением или ангелом-хранителем. Не волновало, встречусь я с ним или нет, и если встречусь, что скажу и что он мне ответит, и узнаю ли, кто я такой на самом деле. Меня заботили только пропажа Андрея и долгое отсутствие Монаха. Что если они не встретятся? Что если я больше их не увижу? Что если я снова останусь один?

Что тогда?

Как мне быть? На кого рассчитывать и куда идти? Меня вновь посетили старые призраки детских страхов, пусть даже и детство у меня было фальшивое, если оно было вообще. Однако я, как никогда прежде, ощутил все свое бескрайнее одиночество и испугался погрязнуть в нем навеки. Испугался никогда больше не увидеть знакомых лиц, остаться никому не нужным. Стать всеми оставленным, полным сожаления к прошлому и незавидному будущему — вечным странником. Тем, кем я и был всегда. Человеком без предназначения. Вот что меня ужасало и приводило в трепет.