— Ты что-то вспомнил, Алексей? — спросил Монах, в его голосе звучал отголосок той самой надежды, о которой он рассказывал мне в тот раз, когда подсовывал пустышку в виде фотографии несуществующей девушки и нелепого рассказа с брехней пополам.

— Если ты ждешь, что я сейчас зальюсь соловьем, то зря. И не начинай снова расспросов про город. Может быть, позже что-то прояснится, пока ничего нового! Да и не время сейчас. Ты со мной? Говори прямо!

— Зачем спрашиваешь?! Не нужно меня обижать. Повода вроде не давал. С самого начала я… я…

Его голос задрожал, и на мгновение мне показалось, будто он готов расплакаться от незаслуженно нанесенной обиды. Тогда я понял, что он боится меня. И что раньше он только боялся, когда наступит тот момент, когда я вспомню все. Я поспешил его успокоить, тем более что ситуация действительно не располагала к долгим объяснениям. Необходимо в сжатой форме объясниться, расставить акценты и уже наконец заканчивать со всем балаганом и переходить к следующему пункту, хотя там не все так ясно, как хотелось бы.

— Да не к тому я, успокойся, просто тебе придется делать то, что скажу, и не задавать пока вопросов. Это ясно?

— Да. — Он не протестовал, и меня это устраивало.

— Запомни, старшего нельзя трогать ни в коем случае. Он нужен нам целым и невредимым. Ты его легко узнаешь — это худощавый азиат с поганой ухмылкой. Ясно?

— Что ты заладил, ясно, ясно. Ясно все, яснее ясного. С остальными без изменений?

— По старому плану.

— Отлично.

— Да, вот еще что, с Андреем, похоже, беда, — сказал я.

Несмотря на то что положение полностью исключало возможность легкомысленных замечаний, Монах не выдержал, с горечью улыбнулся и, показав рукой на размазанные по полу кровавые борозды, сказал:

— Вижу, что не все в порядке. Можешь сказать точнее?

— Я сам безумно устал от мусора в голове. Временами вроде что-то проясняется. Но после становится только хуже. Отложим разговоры. Тем более ты сам говорил, впереди серьезная работа.

— Согласен. Оставляем только одного?

— Только одного. За спиной остался арсенал и один из продовольственных складов, за этой секцией ряд подсобных помещений и еще один склад, и снова подсобки, дальше узкий коридор, после него бронированная дверь.

— Ты, видимо, забыл, что я здесь не впервые.

Пришла моя очередь усмехнуться: действительно, это как-то выпало у меня из памяти.

— Не думаю, что в бомбоубежище мы еще кого-то встретим, — продолжил я, — во всяком случае, того, кто смог бы нас серьезно задержать, а вот за дверью после подъема наверняка ждет теплый прием. Я беру на себя вестибюль и парадный вход, ты лестницу на второй этаж.

— Хватит сопли жевать, ты номер первый, я за тобой.

Будто молния проскочила между полушарий. Разговор продолжался всего пару минут, однако измотал меня, как если бы я отмахал несколько десятков километров под солнцем. Или последние слова Монаха вызвали вспышку в голове. Я сжал челюсти, кивнул в ответ и, не обращая внимания на дрожь в пальцах, двинулся вперед, точно зная, что мой тыл надежно прикрыт. И этого в данный момент было вполне достаточно.

Войдя в просторное складское помещение, мы перегруппировались. Два бойца это слишком мало, каждому пришлось взять на себя обширный сектор. Я по-прежнему шел впереди, ближе к правым стеллажам, Монах двигался в пяти метрах сзади и слева. Таким образом, мы хоть как-то могли отслеживать ситуацию, но, конечно, против неожиданного нападения были практически беспомощны. Если кто-нибудь целенаправленно ждал нашего появления, укрывшись за рядами ящиков, ему ничего не стоило пристрелить нас. Достаточно одной прицельной очереди чтобы положить обоих. От понимания ситуации по позвоночнику циркулировал сверху вниз и обратно, слегка задерживаясь у затылка, неприятный прохладный сквознячок. Нервы натянулись до предела и готовы были лопнуть в любой момент. Не верилось, что в бомбоубежище я уже был, поскольку совершенно по-новому переживал каждый свой шаг.

В прошлый раз, когда я проходил здесь, это место не внушало ничего, кроме надежды на жизнь. Тогда я был разбит физически и раздавлен морально. Возможность набить желудок и утолить жажду означала гораздо больше, чем просто восстановить угасшие силы, это был подаренный свыше (как мне тогда казалось) шанс продолжить поиски и найти ответы на мучившие меня вопросы. На деле все вышло не совсем так или даже совсем не так, но я говорю о том, что тогда чувствовал, а не о том, что вышло на деле. Обстоятельства изменились кардинально. Взять хотя бы эти жуткие кровавые следы на бетонном полу, указывавшие нам направление; радовало лишь то обстоятельство, что они становились все бледнее и бледнее, и, значит, кровь по преимуществу не принадлежала Андрею. В первое мое посещение не было никакой (почти) угрозы, теперь я ждал выстрела, да и что там говорить, сам настроился убивать.

Словно в подтверждение моих мыслей впереди раздался едва слышный звук, будто прошелестел крысиный хвост по шершавой поверхности пола. Я напрягся и подал Монаху знак приготовиться, понял, что он остановился (приглушенно звякнул карабин на ремне его автомата). Сам прошел немного вперед и тоже замер, напряженно вслушиваясь, не повторится ли звук, ведь запросто могло и померещиться на фоне нервного перенапряжения.

Только успокоился и собрался продолжить движение, снова услышал негромкий, приглушенный стук в нескольких метрах впереди, тут же что-то мягко посыпалось, и уже совершенно отчетливо послышался не то скрежет, не то хруст — постепенно приближающийся и не предвещающий ничего хорошего.

Сдав назад, встал вплотную к Монаху. Мельком взглянул на него; он припал на колено и отслеживал дульным компенсатором пространство по отношению к производимому шуму. Я развернулся вполоборота, ожидая развития ситуации. Шум не становился громче, но как бы концентрировался, становился объемнее: сомнений не было, совсем скоро мы узнаем, что это такое…

Тягостное ожидание растянулось на целую вечность, еще несколько ударов сердца, всего два, два последних сокращения беспокойной мышцы, и…

Чтоб тебя!

Из-за стеллажа выкатилась банка консервированной говядины. Она медленно и равномерно, как бы вальяжно, не набирая скорости и, не сбавляя ее, пересекла две сплошные кровавые полосы, теперь едва обозначенные, потерявшие густоту и насыщенность красок, подкатилась к моему ботинку. Подняв носок ботинка, остановил банку, придавив ее подошвой к бетону, и вопрошающе посмотрел на Монаха. Тем самым давая понять, что сам ничего не понимает, он закатил глаза, поднялся и, нарушив прежний порядок следования, первым сделал шаг.

Осторожно ступая, мы подошли к проему между стеллажами, откуда выкатилась банка тушенки, и увидели беспорядочное нагромождение коробок и ящиков, словно нарочно, как попало сваленных в кучу. Все выглядело так, будто с полок по непонятной причине просыпались до того стоящие много лет в неприкосновенности припасы. Это не могло не возбудить подозрений, тем более что очень скоро они подтвердились в полной мере. Минут пять-шесть мы стояли неподвижно, я как набитый дурак целился в середину кучи. Монах, как дурак более опытный, поглядывал по сторонам, прикрывая наши с ним ягодицы. Ягодицы почесывались, а томительность положения все больше располагала к необдуманным поступкам.