Как и в какой момент эти дурацкие и совершенно беспочвенные слухи дошли до Игорька, она так и не узнала, но хорошо запомнила, как Игорек, вернувшись домой поздно ночью, когда она уже спала, сорвал с нее одеяло, за ногу сдернул на пол и, буравя ее взглядом налитых кровью небесно-голубых глаз и обдавая запахом коньячного перегара, прохрипел: «Говори, сука, спала с ним?»

«С кем? — беспомощно пролепетала Оксана, тараща сонные глаза и пытаясь сообразить, кого именно из ее «бывших» он имеет в виду. «С Маратом, б…! Говори, спала?!» — взревел Игорек и, наклонившись, больно схватил ее за плечо.

Теперь Оксана знала, что делать. «Пусти! Пусти меня!» — рванулась она, делая вид, что страшно оскорблена. «Нет уж ты отвечай, когда тебя спрашивают!» — заорал Игорек, несколько ослабив хватку и, вероятно, почувствовав, что она не очень-то и испугалась. «Убирайся! — взвизгнула Оксана. — Пусти! Я ухожу от тебя!» — «Что?! — проревел взбешенный Барсуков. — Наставила мне рога и она же уходит? Ну, погоди!» Он снова кинулся к ней, как бык в погоне за тореадором, и, конечно, настиг бы ее, но Оксана остановилась и резко повернулась к нему. «Ну? Что? Хочешь убить меня? Убей! Вот, вот, пожалуйста! — Оксана сорвала с себя шелковую ночнушку. — Ну? Что стоишь? Бей! — Глаза ее метали молнии. — Это же все твое! Помнишь, ты спрашивал: “Неужели это мое?” И я сказала: “Твое, дорогой!” Так вот, давай: твое, значит — бей! А Марату своему потом расскажешь и покажешь вот это…» Она трясущимися руками схватила спортивную сумку, с которой ездила на кастинги и рванула молнию. Барсуков, ошеломленный силой ее истерики и видом ее голого тела, открыв рот, ждал, что будет дальше. «Вот, на, читай!» — всхлипнула Оксана и сунула ему журнал, открытый на нужном месте. («Слава богу, что сохранила! Как чувствовала!») «Понял теперь? Вижу, что понял. Ну и хорошо… Ну и слава богу… А я ухожу… ухожу…» И закрыв лицо руками, разрыдалась по всем правилам театрального искусства.

Игорек отшвырнул журнал и примирительно забормотал: «Ну ладно, ладно, с кем не бывает?.. Ну, прости папочку, папочка понервничал, папочка устал… Ну?..»

Оксана знала, когда надо остановиться. Она прижалась к нему, как маленькая девочка, ищущая защиты у строгого, но справедливого отца, и, продолжая тихонько всхлипывать, позволила увести себя сперва в ванную, где Игорек самолично умыл ей лицо холодной водой, а потом в спальню, где и состоялось окончательное примирение.

На следующий день Оксана получила подарок в виде пары серег с огромными изумрудами и предложение съездить на недельку в Майами погреться. «Хоть бы меня раз в жизни кто-нибудь так приревновал», — с тоской промямлила Люська, ее школьная подруга из Балашихи, которой Оксана, смеясь над тупостью своего папика, пересказала семейную сцену.

«Люське хорошо… она завидует, потому что не знает, каково бывает, когда живешь с такой скотиной, как папик. Она даже не догадывается, как достаются дорогие подарки…» Оксану снова передернуло от неприятных воспоминаний. Она достала бутылку виски, трясущейся рукой плеснула в стакан, с жадностью выпила и тут же подумала: может она зря расстраивается? Разве весь опыт ее совместной жизни с Игорьком не доказывает, что она может справиться с ним в любой ситуации? Что стоит ей показать ему грудь или ляжки, как он немедленно раскиснет и сделает то, о чем она его просит?

Оксане нравилось думать о нем, как о дрессированном павиане с ограниченным набором примитивных инстинктов и повадок, что давало ей возможность безошибочно рассчитать, как именно поведет себя папик, когда она начнет осуществлять свой гениально задуманный план.

Семен был зол. Полгода он потратил на эту женщину. Полгода ходил за ней, говорил глупости, распускал хвост, пускал слюни, грозился, что прыгнет с Крымского моста, хотел ее, как сорок тысяч братьев хотеть не могут, а добился… чего он добился? Забыл, хренов Ромео, что нынешние красавицы не в пример практичней прежних. Впрочем, черт их знает, какими они были, прежние-то? Тоже небось знали, что почем?

«Она по проволке ходила, махала белою ногой, — напевал Семен, уныло блуждая в одних трусах по пустой квартире, — и страсть Семенчика схватила своей мозолистой рукой…» Н-да, схватила, а теперь вот, пожалте вам, платите денежки…

Когда сегодня утром в трубке мобильника раздался ее голос, он не поверил своим ушам. За полгода она не позвонила ему ни разу. Ни разу не купилась ни на одно из его заманчивых предложений, не сжалилась в ответ на страстную мольбу, не испугалась угрозы самоубийства, не снизошла до ласкового взгляда, не вздрогнула от прикосновения. А сегодня позвонила и, слегка намекнув на возможные перемены в их отношениях, спросила, не может ли он срочно одолжить ей некоторую сумму.

Под «некоторой суммой» имелись в виду десять тысяч зеленых, и Семену показалось, что на него вылили ушат холодной воды. Что это, в самом деле, за любовь, если надо выкладывать такие бабки? Никаких иллюзий относительно того, что она вернет ему баксы, он не питал. И сейчас его раздирали противоречивые чувства. Плюнуть на все, расслабиться, дать ей деньги, которые она просит, и один раз насладиться роскошным телом, при мысли о котором у Семена перехватывало дыхание и темнело в глазах? «Ценою жизни… как там?.. ночь одну? Или все-таки две? М-да». Или не быть идиотом и взять расписку, чтобы, по крайней мере, иметь ее столько раз, сколько захочется?

Конечно, такая постановка вопроса его изрядно обижала и расхолаживала, но это было не главное. Оксана настаивала, чтобы встреча состоялась сегодня, и все бы ничего — тем более что супружница с дочерью уехали на Канары, и он один. Но как назло вечером главный празднует юбилей, и не пойти он не может. Полдня он потратил на поиски шефа, чтобы заранее поздравить и попытаться под каким-нибудь благовидным предлогом отмазаться от банкета, но тот исчез: не было его ни в редакции, ни дома, ни на мобильном. «Вот блин, должно же было так совпасть! — с досадой думал Семен, натягивая брюки. — Ничего не попишешь, придется идти…»

Облачившись в новый костюм и итальянский галстук в мелкий горошек, который они с Нонкой долго выбирали в Петровском пассаже, Семен покрутился перед зеркалом, удовлетворенно оглядывая свою невысокую плотную фигуру и напевая себе под нос привязавшуюся мелодию. Затем вернулся в кабинет и, открыв блокнот с записанным сегодня утром Оксаниным домашним телефоном, набрал номер. «Ничего, все к лучшему… в этом лучшем из возможных миров… — думал он, прислушиваясь к далеким гудкам. — Скажу, что деньги смогу достать не раньше полуночи… Пусть ждет красавица Далила своего Семена…»

Прежде чем отправиться в Гостиный Двор на банкет, Семен заехал на Кутузовский, где в дорогущем салоне выбрал какие-то экзотические, похожие на птичьи клювы цветы с незапоминающимся названием. Несколько бутылок французского шампанского, купленного для главного еще накануне, тихо позвякивали у него в багажнике. «Парочку возьму на рандеву, а шефу хватит, — думал Семен. — Может, купить еще торт или ананас? Хотя… торт она еще есть не станет… Ладно. Черт с ним, куплю и торт, и ананас…»

Мысль о торте с шампанским — Семен любил сладкое — несколько улучшила его настроение, подпорченное Оксаниным меркантильным предложением, и, подруливая к гастроному, он весело напевал на мотив арии из «Сильвы»: «Частица торта в нас… заключена подчас…»