После столь успешного запуска я отдал приказ привести в боевую готовность оставшийся запас реактивных снарядов, поставив встроенный часовой механизм на определенное время с паузой между выстрелами.

Когда повернули ручку детонатора, ракеты, быстро пролетев над ничейной землей, точно поражали цель на краю ближнего леса. Это был настоящий огненный смерч, деревья при взрыве боеголовок взлетали на воздух, а от зажигательных снарядов мгновенно запылал большой участок леса.

Несмотря на то что мы не знали, какие силы русских располагались перед нашими позициями, эти реактивные снаряды уничтожили все, что там находилось. Если бы у нас были приспособления для запуска снарядов, они могли стать высокоэффективным оружием. Но больше нам их не поставляли.

Оставив линию «Пантера», 58-я дивизия отошла на 160 километров к западу к Ревелю (Таллину) в Эстонии.

Обычно на большие расстояния нас перевозили в эшелонах, короткие расстояния мы преодолевали пешим маршем или используя конный транспорт. Несмотря на неоднократные попытки моторизовать 58-ю дивизию, предпринимавшиеся на всем протяжении войны, все они были непоследовательны. Во время боев во Франции нам не хватало грузовиков, уже после завершения кампании вермахт поставил нам автомобили «Бедфорд», захваченные у войск союзных держав.

Где-то с конца 1942 г. нам начали поставлять из Германии автотранспортные средства немецкого производства. Эта попытка моторизации дивизии скоро начала давать сбои, и во второй половине 1943 г. больше машин не поступало. Когда прекратились поставки новых автомашин, было забавно снова наблюдать солдата в седле, ведь имевшиеся у нас грузовики или были уничтожены, или стояли в бездействии из-за нехватки запчастей.

Моторизация в условиях военных действий в Советском Союзе имела неоднозначный характер. Когда весной или осенью в распутицу дороги в России становились непроезжими и тонули в грязи, лошади имели явное преимущество перед грузовиками, которые часто приходилось вытаскивать из вязкой грязи при помощи танков. Даже в хорошую погоду было невозможно передвигаться по примитивным дорогам с повышенной скоростью, да еще тянуть за собой на прицепе 150-миллиметровые гаубицы.

По здравом размышлении я понял, что многие комментаторы переоценивали значимость проблемы, когда говорили о недостаточной моторизации, особенно когда Германия уже перешла к стратегической обороне. Лошади, в отличие от машин, не требовали топлива из нефти и не зависели от поставки продукции машиностроительных заводов. Если рассматривать вопрос с этой точки зрения, то можно сказать, что Германия тем самым экономила свои ресурсы для производства более необходимого оружия и боеприпасов. Какие бы ни были относительные преимущества моторизованного транспорта перед конным, наша дивизия к тому времени, когда я вернулся на фронт в середине 1944 г., вновь полагалась почти исключительно на лошадей при перевозке лошадей и другого снаряжения.

Вскоре после прибытия в Ревель (Таллин) наша дивизия была переброшена в южном направлении. Эшелон, покрыв расстояние более чем 550 километров, прибыл в Даугавпилс, расположенный на берегу Даугавы в Латвии. Затем был 50-километровый марш, и 17 июля к западу от города Рокишкис, уже в Литве, мы вступили в тяжелый бой с наступавшими советскими войсками, но не смогли удержать город. Мы оборудовали оборонительный рубеж с сетью окопов в 120 километрах к юго-востоку от Риги, столицы Латвии.

Хотя я уже и не был передовым наблюдателем, но все равно, как офицер, я был впереди на передовой. Однажды я решил проехаться на Теа и пошел на неоправданный риск. День выдался спокойным, и я приблизился на очень близкое расстояние к вражеским позициям.

Вскоре надо мной засвистели пули. Это был опасный момент. Пленные русские рассказывали, что в частях Красной армии всем был известен приказ – открывать огонь прежде всего по тем немецким бойцам, на которых были офицерские форма и сапоги. Я развернул Теа и, перемахнув на лошади через забор, поскакал в тыл. Мне снова удалось избежать смертельной опасности и спастись.

В дополнение к визуальным способам наблюдения за передовой линией противника мы прибегали и к помощи слухачей, улавливавших посторонние шумы. Когда мы занимали позиции у города Рокишкис, нам послышался отдававшийся эхом на ничейной земле женский смех. Я приказал пулеметчику сделать несколько очередей в этом направлении, и снова наступила тишина.

Вскоре после этого случая ночью на расстоянии около 50 метров от моего бункера по нашим позициям открыли огонь из тяжелого пулемета. Несколько мгновений спустя из темноты возник пехотинец и подтвердил, что советские части сейчас атакуют наши позиции.

Наши солдаты нуждались в немедленной огневой поддержке, поэтому я вышел из бункера, чтобы отдать приказ расчету 105-миллиметровых минометов. Я отдавал себе отчет в том, что их огонь будет более эффективным, чем у гаубиц. Мины уходили почти вертикально вверх, а нашим гаубицам мешали высокие деревья, росшие по берегам Даугавы. Находясь в неведении, насколько глубоко русские вклинились в нашу оборону, я отдал приказ открыть заградительный огонь на расстояние 100 метров от передовой.

Когда несколько залпов никак не повлияли на интенсивность боя, я приказал минометчикам перенести огонь ближе к нашим позициям на 50 метров. Усиливавшийся пулеметный огонь подсказывал нам, что противник подошел еще ближе. Наметив рубеж в 20 с лишним метрах от нашего переднего края, я приказал сделать последний залп. Вести огонь дальше было уже невозможно, иначе опасности попасть под обстрел могли подвергнуться наши части.

Когда минометные мины ударили в последний раз по прямоугольному участку 20 с небольшим на 65 метров перед нашим фронтом, атака противника была наконец-то отбита. В отличие от дневной атаки, когда русские наступали, рассредоточившись, ночью в темноте бойцы Красной армии просто сбились в толпу и потому несли большие потери от нашего заградительного огня. Пехотинцы позднее рассказывали мне, что один снаряд иногда убивал от десяти до двадцати русских. Полный список потерь противника от выпущенных приблизительно тридцати минометных мин доходил до нескольких десятков человек.

Несколько дней спустя после боя я отдыхал в своем бункере в 100 метрах от линии фронта. Подполковник Вернер Эбелинг, только что принявший командование над полком, зашел ко мне и спросил: «Люббеке, у тебя есть что-нибудь выпить?» Обрадовавшись неожиданно предоставившейся возможности поговорить с ним, я вытащил из-под койки бутылку коньяка.

Почти сразу же появились еще три офицера, которых я знал по полковому штабу, и поинтересовались: «Это все, что у тебя есть?» Готовый поделиться своими запасами, я достал еще несколько бутылок.

Проблема в данном случае заключалась в немецком обычае произносить тосты. При каждом тосте присутствующим надо было полностью осушить содержимое своих стаканов и перевернуть их дном вверх, в знак того, что все выпито. После того как были провозглашены все возможные тосты, мы едва