деле запереть ее дома. Охраны предостаточно, чтоб отбило желание творить всякие глупости. Работать ей вовсе не обязательно. Как и в принципе существовать в моей жизни. За ребенком и другие присмотреть могут. Раз уж сама не озаботилась выбором подходящей для сына няни, могу и я решить, не такое уж и великое дело. Тем более, однажды уже предупреждал на сей счет. Не хочет – пусть валит на все четыре стороны. Сын останется со мной. При любом раскладе.

То и озвучиваю:

– Не ори. Если из нас двоих тут и не будет никаких прав, то это как раз у тебя, – возвращаю девчонку в прежнее положение, для надежности фиксируя около себя и второй рукой, обхватив за бедро. – Я уже предупреждал тебя: не хочешь видеть во мне чудовище, не буди его во мне, – отпускаю ее руку и перехватываю за затылок. – Иначе… Прямо сейчас мы отсюда уедем. А потом ты забудешь не только то, как повышать на меня голос. Но и всех своих возможных и невозможных друзей в принципе тоже забудешь. Как и забудешь, что такое свобода. Выбора. Слова. И всего остального. Даже возможности видеть гребанное небо. Мне ведь в самом деле ничего не стоит запереть тебя. В спальне. В доме. Где угодно. И не факт, что рядом с сыном. Или ты уже забыла о том, что твое присутствие рядом с ним – оно вовсе не обязательно?

Всего на секунду мои пальцы опять смыкаются слишком сильно, вероятно причиняя ей боль. На этот раз я вспоминаю об этом достаточно быстро. Ослабляю хватку. Ладонь с затылка и вовсе убираю. Нет, не отпускаю. Задеваю указательным пальцем ее губы, веду к уголку рта медленно, сосредотачиваясь на этом своем не хитром действии. Как ни странно, это успокаивает. Нет, не пробуждающееся желание. Ее наказание.

– Улыбайся, дочь прокурора. Мило. Тепло. И ласково. Не груби мне, – останавливаюсь у краешка губ и слегка давлю, приподнимая выше, осуществляя то, о чем говорю. – Улыбайся. Даже если ненавидишь меня за все. Презираешь. И мечтаешь перерезать мне горло. Или придушить. Мне плевать. Улыбайся.

– Ты ненормальный, – шепчет она, качая головой, а во взоре абсолютное непонимание и растерянность. – Что ты несешь такое? Какая ненависть? Ка…

Не договаривает. Дверь дома открывается и на пороге появляется его хозяйка.

– Я дико извиняюсь, что помешала вашему воркованию, но ваш сын уже весь извелся.

Тая на мгновение прикрывает глаза, а когда вновь смотрит на меня, на ее лице царит спокойствие. Подруге она вовсе улыбается в полнейшей непринужденности.

– Да, прости, мы уже идем, – возвращает внимание мне, глядя уже с ожиданием.

– Вот видишь, с лицемерием у тебя все в порядке. Можешь, когда хочешь, – проговариваю тихо, прежде чем отпустить.

– Да пошел ты, – произносит также негромко и направляется внутрь.

Соблазн прекратить весь этот спектакль и свалить отсюда все еще слишком велик, но я делаю усилие над собой и следую за ней, уговаривая себя тем, что не для нас вся эта поездка, а для сына.

Сам Макс, к слову, и правда, вертится, как юла, даже наше появление не смягчает его нетерпеливость, а стоит усесться рядом, и вовсе опрокидывает на меня вишневый компот. Весь, когда-то полный, стакан. Да до того «удачно», что заливает и футболку и джинсы, которые теперь неприятно липнут к телу. Едва сдерживаю напрашивающееся ругательство. Но как на него злиться? Конечно же, сразу извиняется и виновато пыхтит, глядя на меня исподлобья.

– Ничего страшного, скажу водителю, привезет другую одежду, – успокаиваю его, вернув внимание к мобильнику.

Правда, так и не успеваю ничего написать.

– Зачем? – останавливает меня Инна. – Можно же просто постирать. Тая как раз и займется этим, пока ты моешься. У нас прачечная комната рядом с баней.

Усмешка на моих губах расплывается сама собой. Куда-куда, а в баню меня точно ни разу не посылали. Но и не отказываюсь. Хотя телефон остается лежать на краю стола, все же задумываюсь о том, чтобы воспользоваться этим поводом и, наконец, закруглить этот вечерок. А пресловутая баня, она же пристрой к основному дому аж в два этажа, больше похожа на просторную финскую сауну, нежели на привычное понимание подобного определения. Если не ошибаюсь, тут даже отдельная спальня имеется – на том же, втором этаже. Как и вход в прачечную. Именно туда и направляется Тая.

– Скажешь, когда можно будет вещи забрать, – говорит, поворачиваясь ко мне спиной.

Не отвечаю. Избавляюсь поочередно: футболка, кроссовки, джинсы, затем боксеры. Обувь оставляю на полу. Остальное вручаю ей в руки лично, вынуждая развернуться ко мне лицом.

В голубых глазах в первое мгновение мелькает смятение, во второе – взгляд хаотично и заметно жадно скользит по обнаженным участкам моего тела, и только в третье девушка приходит в себя, забирает вещи и фактически сбегает, вызывая очередную насмешку.

– Если очень хочется, но что-то мешает, просто избавься от помехи, и все, проблема решится сама собой, – отпускаю едким комментарием ей в спину.

Ответом становится громко захлопнувшаяся дверь прачечной. Не зацикливаюсь на этом. Нахожу душевую кабину, которой пользуюсь. Основную часть строения, где раскаленная печь, парилка, венички и прочая сопутствующая дребедень, я игнорирую. Хотя все равно жарковато в любом из помещений. По итогу оборачиваю вокруг бедер полотенце, и даже некоторое время терпеливо жду возвращения девчонки, которая вовсе не думает покидать прачечную и присоединяться ко мне. Сам к ней иду.

Тая, прислонившись спиной к стене, стоит напротив стиралки и бездумно вертит в руках свою резинку для волос.

– Честно говоря, решил, что ты давно сбежала, – сообщаю, остановившись в открытой двери. – Но не сбежала, – дополняю очевидное. – Что так? – заканчиваю с фальшивой заинтересованностью. – Пользоваться сушкой я умею, кстати, и сам. Не беспомощный.

Она странно-горько улыбается.

– Знаю, что не беспомощный, – подтверждает, так и не глядя на меня, продолжая пальцами крутить аксессуар. – Как и то, что совершенно не терпишь заботу о себе. А вообще нас просто заперли, так что не думай, что я именно тебя жду, оставаясь здесь.

Вот уж чего-чего, а подобного ответа точно не жду. Сперва удостоверяюсь в том, что слышу. Дверь, которой мы пользуемся, чтобы попасть внутрь, не открывается. Заперта. Причем, с внешней