Ее боялись из-за колдовства, из-за чар. Она гадала на ракушках, знала, что надо сделать, чтобы привязать мужчину к чьей-нибудь юбке и наоборот, чтобы погасить самую сильную страсть, чтобы соединить или разлучить пару, — безошибочные трюки. Так думали и так говорили. И это не хвастовство и не слухи, доказательство было под носом — то, что случилось с Котиньей, Зе Луишем и Меренсией. Это дало повод для пересудов, стало причиной страха и восхищения. Чем еще, кроме колдовства, можно объяснить безрассудство Зе Луиша?

Приехав в Большую Засаду, прежде чем построить собственную хижину — впрочем, появилась она в мгновение ока, меньше чем за полдня работы благодаря многочисленным добровольцам, с радостью помогавшим новенькой, которую Фадул снабдил в кредит циновкой, мылом, иголкой, катушкой льняных ниток и прочими мелочами, — Эпифания нашла приют в лачуге Котиньи, с которой подружилась. В те времена по просьбе маленькой Котиньи она приготовила средство из особых листьев и сердца птицы-намбу, которую подстрелил Тисау, и положила его на дороге, ведущей в гончарную мастерскую. Выстрел оказался метким: простак Зе Луиш втрескался в Котинью, делил с ней постель и стол, начал тратить все, что у него было и чего не было, транжирить кирпичи и черепицу. Они были примерно одного роста — парочка недомерков.

Меренсия не примирилась с успехом предприятия, когда прознала о мотовстве мужа. Кашаса и бесстыдство — это неизлечимые мужские пороки: хорошая жена не может их искоренить, но должна их ограничивать. Именно так она и поступала, выделяя благоверному каждую неделю скромную сумму на подобные глупости — совершенно недостаточную для влюбленного, который сорил деньгами с широтой, достойной полковника. Застукав его на месте преступления, когда он пытался выкрасть накопления, добытые путем огромных жертв, Меренсия применила старое и безотказное средство — вздула его хорошенько. Мирный гончар, излечившийся от пагубной страсти, вернулся к привычкам примерного супруга: с кашасой было посвободнее, а вот разврат только по воскресеньям. Этим он удовлетворился.

Эпифания ходила туда-сюда: от реки в лес, от хижины Котиньи к дому Короки и Бернарды, от склада какао до лавчонки Турка — и частенько заглядывала в кузницу, спокойно наблюдая, как Каштор работает с железом и латунью. Ей важно было удостовериться, что ни одна негодяйка не положила на него глаз и не вертит задом перед тем, кто принадлежал ей.

Она никому ничего не говорила, старалась скрыть это, но внутри ее грызла ревность, подозрения, что он спит или хотя бы собирается переспать с другой. Путаться с Тисау — все, чего хотят эти шлюхи, шайка бродяжек. Эпифания почти с ума сошла из-за Далилы, этой вонючки, которая не выказывала ей должного уважения.

Пока было лето — сверкающее и легкое, — она надо всем смеялась и все прощала. Но пришла зима — темная, холодная, грустная. Движения стало больше — это правда, а значит — больше денег. Но даже так трудно было пережить всю эту грязь и морось, а еще труднее — надменность Каштора Абдуима, кузнеца, бесстыдного жеребца, лицемерного и лживого нефа.

Когда тщедушная Котинья отказалась от нового средства («Терпеть не могу подкаблучников!») и решила на июньские праздники — дни Святого Антонио, Святого Иоанна и Святого Петра, самых почитаемых ею святых, — податься в иные края, Эпифания сказала без колебаний:

— Я с тобой.

— Тебе надоел Тисау?

Она хотела ответить «да», но вместо этого сказала:

— Это я ему надоела. — Она задумалась, глядя на дождь. — Может, он меня когда и любил, но ни разу не сказал об этом.

Как известно, она не выполнила уговор и не уехала. Да и Котинья осталась на месте — тоже не пустилась в путь. Прослышав о празднике Сан-Жуау, который готовил неф, она сразу же предложила сделать совершенно необходимую вещь — наливку из женипапу: плоды падали с деревьев и гнили на земле.

— А ты умеешь?

Котинья научилась у монашек на монастырской кухне, в Сау-Криштовау — городе в Сержипи, где она родилась.

— Ты что, была монашкой? — удивился Каштор.

— Хотела, да не вышло. — Тоскливая нотка слышалась в ее певучем голосе. — Я там служанкой была в обмен на еду и чтобы послужить Господу. А потом брат Нуну, португальский монах, который каждый день приходил служить мессу, прижал меня за большим колоколом. — Она сказала ностальгически: — Мужчина что надо, благослови его Господь. Я ему в пупок дышала. Задирал сутану, а мне — юбку, и вперед.

Она вздохнула, вспоминая эти счастливые времена, когда она чувствовала себя аббатисой: церковное вино и причиндалы его преподобия.

— Но монашки обо всем прознали и выгнали меня.

6

Грязь и морось. Зима длилась с конца апреля до начала октября — на нее приходился период созревания и часть жатвы, месяцы с наибольшим движением, когда оживление достигало высшей точки. Холод наказывал Божьих тварей, дождь размывал дороги, но вечерами до самой полуночи в Большой Засаде кипела бурная жизнь — деньги текли, страсти кипели.

В кузнице, при свете дня и при свете ночника, негр Каштор Абдуим с обнаженным торсом осматривал подковы, ставил ослам новые, чинил сбрую, точил ножи и кинжалы, подновлял огнестрельное оружие. Он всегда был готов помочь погонщикам, которые приходили в кузницу Тисау и магазинчик Фадула — земной филиал Божественного провидения. Остальные проблемы решали проститутки.

Ему постоянно казалось, что зимней суеты слишком мало — у этой кузницы задачи были масштабнее. Лепить подковы ослам — замечательно, это не дает умереть с голоду, но выплачивать ссуду, которую он взял у полковника Робуштиану де Араужу, можно было только такой грубой работой, как производство кастрюль, ведер и чайников, ножей и кинжалов. Фазендейру каждый раз, когда негр приходил к нему, чтобы погасить долг, повторял все ту же приятную сказку — это может подождать, эх кабы остальные были такими же порядочными и честными, как кузнец, все шло бы куда как лучше в долине Змеиной реки.

Тисау не спешил. Он знал — еще не пришло то время, когда будет в своей кузнице грести деньги лопатой. Но пребывал в уверенности, что скоро так и будет. От фазенды Санта-Мариана у истоков реки и до остатков леса, что росли вокруг Большой Засады, простирались бесконечные земли с новыми плантациями, засеянными недавно, когда кончились кровавые стычки, засады и грязные сделки. Это какао вскоре зацветет и даст плоды. И тогда вовсю потекут доходы и прибыль. Большая Засада уже не будет зависеть от караванов и погонщиков.

Он ковал украшения, безделушки, кольца и дарил проституткам. В Реконкаву он привык платить женщинам лестью и лаской. Фадула он покорил кастетом, сделанным специально для огромных пальцев Турка. Это было ломовое оружие — лучше не скажешь. Капитану Натариу да Фонсеке подарил длинный кинжал с выгравированными инициалами. В самый раз, чтобы пустить кровь какому-нибудь бандиту без стыда и совести. Натариу всегда носил его за поясом: никогда не знаешь, что может случиться.

По дороге в Боа-Вишту и обратно капитан всегда находил время поговорить с Фадулом и Каштором. Иногда они собирались втроем в магазине или в кузнице, беседуя о размере урожая, о цене арробы какао, о беспорядках в Ильеусе и Итабуне, о том, кто помер, о женщинах — кто куда подался. И все это медленно смакуя рюмку кашасы.