— А кто это сделает? Ты?

— Я тоже его люблю, и мне тоже его не хватает.

— Ты сделаешь это для своей негритянки?

— Для тебя и для всех остальных.

— Хитрый же ты, негр. Хочу на это посмотреть.

— Ну так увидишь.

Эпифания заворковала, покорно взвизгнула, застонала:

— Я совсем ослабела — ты меня запутал, сглазил. Ты Эшу Элегба,[67]ты пес.

— Меня зовут Каштор Абдуим, девочки кличут меня Головешкой. Я хороший парень, или тебе так не кажется?

Пес-дворняжка следил за ними взглядом, когда они, смеясь, пошли в комнату за кузницей. Услышав, как застонала сетка кровати, Гонимый Дух спрятал морду между передними лапами и заснул.

4

Стоя в дверях кузницы и хохоча, Эпифания держала в руках большой тяжелый камень.

— Я нашла его в реке, мне он показался красивым, и принесла его тебе.

У нее — женщины опытной и бывалой, с закаленными телом и сердцем — были повадки маленькой девочки. Она была полна остроумия и фантазии. Камешек, плод, цветок, перепуганная зеленая ящерица — каждый день подарок. И это не считая главного дара — ее самой в любой момент. Черный, круглый и гладкий камень покатился по полу; плутовская улыбка расцвела на пухлых губах проститутки:

— Что, не похож камешек?

Похож, похож, огромный и черный, камень Ошала, это именно он. Тисау посмеялся над нахалкой — высокомерие делало ее вызывающей и наглой, но если на это не обращать внимания, то она была очень даже!

— Камень Ошала! Я его поставлю на пежи!

Духи жили в пежи — боги могущественные и бедные. Чтобы Эпифания смогла сделать подношение Ошум, Каштор сработал своим молотом латунный абебе с маленьким зеркальцем посередине; олово блестело и сияло не хуже золота — роскошь! Его поставили на пежи, чтобы мать тихих вод наслаждалась им, а Эпифания вынимала его оттуда, чтобы обмахиваться и смотреться в него. Кто же тщеславнее — Ошум или ее дочь?

У Эпифании было желтое ожерелье из африканских бусин — ее самое главное сокровище — и набор волшебных раковин, на которых можно было гадать. Некоторые проститутки боялись ее и держали дистанцию: напуганные, они называли ее колдуньей.

Она оказалась в Большой Засаде между жатвами, бродя по легким и безопасным тропам, под всемогущим летним солнцем. Бедность местечка растворялась в красоте несравненного пейзажа, в великолепии природы. Между жатвами движение затихало, поскольку не надо было перевозить какао. У проституток шило в одном месте, они редко где задерживаются, перебираясь в селения побольше, со стабильной клиентурой. Столкнувшись с немногими и незначительными конкурентками, Эпифания воцарилась на Жабьей отмели и в кузнице Каштора Абдуима. В жаркое время не было циновки более востребованной, проститутки более модной — за исключением Бернарды. Но Бернарда не считалась: молоденькая телка, она принимала на походной койке, жила в деревянном доме и держалась высокомерно, заставляя себя упрашивать.

Эпифания нашла Фадула интересным мужчиной, переспала с ним в первую же ночь по приезде, а потом еще много раз, оценила размеры и расторопность дубинки, но влюбиться не влюбилась, поскольку тут же воспылала страстью к Тисау, увидев его издалека в кузнице высекающим искры, разжигающим пламя. Влюбиться можно только в одного за раз, а если не так, значит, все не по-настоящему, это обман и предательство, которое заканчивается руганью и слезами, а иногда — поножовщиной и стрельбой. Эпифания считала любовь делом серьезным и сложным: тут счастье и страдание, гармония и раздоры, борьба и примирение. Примирение только возбуждает аппетит.

Голова ее принадлежала Ошум — олицетворению кокетства и тщеславия, — но иногда она больше походила на дочь Ианза, духа грома и молнии, размахивая знаменем войны в борьбе за господство. Капризы Тисау терпел с улыбкой, находил даже забавными, удовлетворял их охотно, но никто и никогда не мог им командовать.

В тот самый день, когда они встретились на реке, переместившись в гамак в кузнице, чтобы продолжить там предаваться праздности, Эпифания предупредила, вознамерившись занять трон и отдавать приказы:

— Не вздумай сесть мне на шею просто потому, что я влюблена. Мы не муж и жена, и ничто хорошее не длится вечно. Сегодня я здесь, с тобой, в гамаке, а завтра уже в дороге в поисках местечка получше.

— Я не люблю командовать… — ответил Каштор, овладевая ею, — и чтобы мной командовали — тоже.

Она была черной-пречерной негритянкой, нищей — ей и голову приклонить было негде, — но вела себя высокомерно, будто гринго — бело-розовая и богатая. У этой проститутки были манеры уважаемой замужней сеньоры. Она легко злилась и, подобрав юбку, гордо уходила прочь: «Хочешь женщину — найди себе другую, на меня не рассчитывай».

Потом злость проходила, она, раскаиваясь, шла мириться и наверстывать упущенное. Не раз случалось, что она встречала его, когда он шел не один: «Так ты сама мне сказала найти другую».

Она злилась, просто свирепела, чем только не грозила — палками, камнями, страшными заклятиями. Многие проститутки вздыхали по Тисау — ведь он был красивым негром, — но шли на попятный, чтобы не напороться на макумбу и колдовство. Хотя были и такие, кто рисковал, — например, смелая Далила. Телом крепкая — ничто ее не брало: ни змеиный укус, ни оспа, ни козни злой ведьмы, — Далила заявляла, что она дочь Облауайе, духа чумы, Старшего.

Несмотря на кучу препятствий и хитростей, дело того стоило. Стоило посмотреть, как неустрашимая Эпифания идет через пустырь прямо против солнца: Каштор различал синие отблески на теле, черном как смоль, так же как некогда видел переливающееся золото на белоснежной коже сеньоры баронессы. Вот на кого походила Эпифания — на Мадаму. Просто копия — две близняшки.

Сидя за ужином в столовой особняка, знатная дама демонстрировала в вырезе выписанного из Парижа платья редкий цветок, сорванный в саду. Только барон выходил на балкон выкурить сигару, которая так раздражала ее, как бесстыдница подзывала лакея пальчиком и говорила:

— Cʼest à toi, mon amour.[68]— Груди выпрыгивали из глубокого декольте. — Viens chercher…[69]— томно ворковала баронесса.

Эпифания приходила с лесным цветком в вырезе баиянского халата и наклонялась перед ним, чтобы он взял его и увидел твердые соски.

— Мне понравилось, вот я тебе и принесла. — Голос был хриплый и угасающий.

Одинаково бесстыдные, тщеславные, кокетливые, капризные. Две наглые ведьмы. И обе хотели одного — подчинить его, сбить с него спесь, взнуздать, оседлать и пришпорить.

5

Летом все было легко и приятно. Веселая, шаловливая, смешливая девчонка; зрелая, страстная, чистая женщина. Везде с ней хорошо — и в постели, и на празднике, и в хороводе коку, и на воскресном обеде, да и просто поболтать неплохо. Где бы она ни появлялась, везде ее хорошо принимали, приветствовали с радостью. С ней простая стирка белья в ручье превращалась в веселье; она знала всякие истории, рассказывала забавные случаи. Ею восхищались и ее боялись. Эпифания стала необходимой. Стала своей.