Какой силой, какой властью на самом деле обладает, если смог позволить себе такое?!

Даже отец не мог запретить ему посещать наши приемы, хоть видеть его на них не хотел! И вот теперь Ефимов чуть ли перед ним не извиняется! И это после того, что он устроил! Как же так? Кто он, человек, который волей судьбы сейчас идет рядом со мной?

Молча сажусь в машину.

Стас тоже молчит.

Отпускает мою руку, будто и вовсе обо мне забыл, будто и не случилось ничего.

Смотрит в окно, и я тоже отворачиваюсь.

— София, — галантно подает мне руку, когда мы возвращаемся к его дому.

И я почему-то на этот раз подаю ему свою.

Хотела бы одернуть, но на эти баталии во мне просто не осталось сил после этого ужасного вечера.

Мы медленно, совсем неторопливо идем по его саду. А я чувствую себя просто сдувшимся воздушным шариком, который Санников просто тащит, волочит за собой.

И рада этой передышке. Паре мгновений, в которых я могу просто вдохнуть ароматный воздух.

— Софи-ия, — дверь дома захлопывается.

Санников вдруг толкает меня к ней, прижимает, наваливается всем телом.

Только сейчас замечаю, как он безумно возбужден.

Как лихорадочно светятся его глаза. Голодно. Дико. Отравляюще. Будто током прошибает.

Резко дергает чашку платья на бюсте, разрывая плотную ткань.

Пятерней сжимает тут же выскочившуюся грудь.

Жадно. Безжалостно. С одурением какие-то просто сжимает ее, набрасываясь голодным ртом на чувствительный сосок.

Его вторая рука уже резко подымается по бедру. Шов платья рвется с оглушительным треском.

— Софи-ия, — резким движением отбрасывает рваную тряпку, что осталась от платья.

Кружево трусиков рвется одним движением. С рычанием Санников отбрасывает его туда же, куда улетело и платье.

Резко дергает меня вперед, на себя. Забрасывает ноги на свои спину.

Миг, — и я полностью обнажена. Распахнута. Распластана. Вжата в его тело. Распята.

В нежные складочки болезненно врезается ткань его брюк. Вспышкой, которая оглушает, простреливает прямо от них по позвоночнику, заливая краской лицо, заставляя задохнуться в этом простреливающем меня насквозь, до кончиков пальцев, по всему телу, жару.

Огромный мощный член дергается, впечатываюсь в меня, распахнутую, еще сильнее. Жадно.

Подымаю глаза, встречаясь в его диким, совершенно черным взглядом.

— София, — сжимает пальцами мой сосок.

Дергает бедрами, почти насаживаясь на меня, впечатываюсь еще сильнее.

И глаза эти. Одуряющие. Бешеные. Почти черные.

А в них такое безумие, что, кажется, он себя совсем не контролирует.

Сейчас возьмет. Один рывком. Жестко. Жадно.

По лицу понимаю, Санников будто обезумел.

Сжатые челюсти, искаженное, будто судорогой лицо.

Жадные руки, мнущие мое тело.

Дергающий, пульсирующий сквозь ткань брюк его вздыбленный огромный член, что буквально размазал все мои складки внизу.

По всему телу, внутри, проходит судорожный спазм, когда Санников трется об меня там, внизу.

Сейчас он внушает мне просто панический ужас.

Кажется, дикарем. Диким животным. Который сейчас, вот с глазами этими дикими, с первобытным рычанием просто наброситься и возьмет меня. Раздавит. Размажет.

Что я могу? Да и вправе ли я сопротивляться?

Я заключила договор. Я должна.

Но…

Это мучительно — знать, что первый раз — так грубо, так резко. Хотя. Разве не сама я виновата?

— Стас… — пытаюсь вывернуться.

Надо, сказать.

Надо сказать, что он у меня первый. Что это впервые.

Хотя — разве его это остановит? Я видела, на что он способен. Санников способен перейти любую грань, для него их просто не существует!

— Стас… — все же пробую достучаться, но в ответ получаю только глухое рычание.

Дергает мои бедра на себя еще сильнее. Впечатывает на максимум.

Глаза закатываются, все тело дергается, когда он снова обрушивается на меня своими губами.

Не целует, — терзает, впиваясь в грудь, жадно сжимая шею, скользя по ней пальцами, оставляя тяжелые отметины своих следов там, где проводит дорожки руками.

— Твою мать, Стас, отпусти! — сама не понимаю, как моя рука взлетает вверх, ударяя по его лицо оглушительно звонкой пощечиной. — Отпусти!

Дергает головой, будто не понимая, что произошло.

Впивается взглядом, нависая прямо над моим лицом.

Вся сжимаюсь, — эти глаза действительно страшные. Но выдыхаю, — пелена безумной похоти проходит. Они начинают становиться осмысленными.

— Отпустить? — рычание в голосе, во всем лице ярость. — Отпустить тебя, София?

Еще выше подбрасывает мои ноги на себя. Еще сильнее впечатывается своим членом между распахнутых ног.

— Отпустить? — рычит с яростью, с похотью безумной, звериной в голосе.

Сжимает мою грудь еще сильнее, сосок просто сдавливает пальцами, и я запрокидываю голову, чувствуя, как по всему телу начинает проноситься безумная волна судорог.

Меня никто так не касался.

Болезненно, но невообразимо остро. Простреливает насквозь, каждая новая судорога по телу заставляет содрогаться, хрипеть, биться в его руках, под взглядом глаз этих бешеных. Будто яд, — и безумно хочется еще больше, еще сильнее. Санников отравляет, наполняет все мое тело ощущениями, которых никогда не представляла, но…

Боже, как же он немыслимо жесток!

— Какого хера я должен отпускать то, что принадлежит мне? — обхватывает, как тисками, мой подбородок, заставляет посмотреть ему в глаза.

А меня до сих пор пронзают судорожные спазмы и тело дергается под ним, пока он еще сильнее размазывает пальцами мой сосок, ударяет бедрами, почти врезаясь в меня своим огромным жадным членом.

— Ты привык, что все падают перед тобой на колени, да, Санников, — хриплю, задыхаясь, вонзаясь ногтями в его спину. — Привык, что всегда все по-твоему?

— Да, Софи-ия, — с нажимом проводит по моим губам. Сдавливает. Сминает пальцами губы.

— Да, я привык. Я могу поставить на колени. И если бы захотел, то на колени там, в том зале, встала бы ты. И при всех отсосала бы мне минет. Потому что все имеет свою цену, София. И я эту цену за тебя заплатил.

— Подонок, — ударяю со всей силы по его ненавистному лицу. — Ты просто подонок, Санников!