class="p1">Он позвонил Лейфу, который отвечал холодно. Не могу говорить. У меня монтаж. Хелле? Нет, не звонила. Дождись утра и обратись в полицию. После этого позвони мне. Только пораньше. Гудки.

Была полночь, когда он связался с Ханной, которая только что разъехалась с Эйбом. С тревогой Крох наблюдал, как преображается мать в фурию, в невиданную, крикливую Ханну. Она сняла трубку – и он почуял за спиной у нее пустыню, заслышал вой койота и стрекотание насекомых, почти вплотную к нему выросла стена жара, почти увиделись цепкие кактусы сагуаро. Ханна преподавала историю в местном университете и все еще злилась на Эйба, даже имени его вымолвить не могла. Твой отец, так она его называла. Нет, от Хелле никаких вестей не было, сказала она той ночью. Позвони своему отцу.

Хотя Крох был на стороне Ханны (всегда на стороне Ханны; бедный Эйб!), сила ее ярости застала его врасплох. Ее гнев представлялся ему несоразмерным грехам Эйба. В общем, почему она злится, было понятно: Эйб, пустив на ветер годы экономии, все их сбережения истратил на постройку дома в аркадской Сахарной роще и поставил ее в известность, что они снова бедны, только когда новый их дом был почти что закончен. Хуже того, официально Эйб считался теперь сквоттером, беззаконным захватчиком земельного участка: корпорация Лейфа “Едгин светосила” арендовала у Хэнди всю территорию Аркадии.

Лейф поначалу был кукловодом, потом перешел в кино и, когда ему осточертело совать руку в войлочные задницы, взялся за компьютерные фильмы. Его последним произведением был пересказ старой шотландской баллады “Колодец на краю света”, получившейся жутко, устрашающе красивой. Пейзаж – чистая Аркадия. Калифорнийское ранчо, на котором компания располагалась, стало ей тесновато, а у Хэнди, который вечно нуждался в деньгах, оставалось право собственности на Аркадию, так что Лейф взял управление на себя.

Отныне достояние Свободных Людей стало принадлежать корпорации; святотатство! Аркадцы, рассеянные по всему свету, восстали. Высадились сквоттеры, мужчины с конскими хвостами и женщины с мягкими, как булочки, попами, разбили палатки, ветхие до того, что стенки их трепыхались и разлетались на легком ветру. Большинство вскоре разбрелось по своим домам, но четверо принялись строить.

Мидж вырыла в холме на склоне Сахарной рощи пещеру с геотермальным теплоснабжением, свою собственную хоббитскую нору. Титус, Смак-Салли и их дети соорудили домик на дереве. Скотт и Лиза, прятавшие свои анархические сердца под фирменными свитерами “Брукс бразерс”, построили коттедж в строгом миссионерском стиле, с видом на пруд. И Эйб, старый инженер, всю душу вложил в свой Зеленый дом. Одержимый тем, что случится, когда иссякнет нефть, он и от электросети отключился, все на солнечной энергии плюс, на случай чего резервный ветряк; система сбора дождевой воды плюс резервная скважина; отопление от солнечных батарей плюс дровяная печь; стройматериал на восемьдесят процентов – вторичной переработки. Даже теплоизоляция из списанных купюр из Форт-Нокса.

Набирая номер отца в ночь после исчезновения Хелле, Крох представил себе темную, безлюдную Сахарную рощу, пугающий старика лес. Эйб в панике снял трубку: Что стряслось? Когда Крох объяснил, отец, помолчав, сказал: У Хелле всегда были проблемы, милый.

Про проблемы Хелле я в курсе, огрызнулся Крох. Она четыре года была в порядке.

Эйб ничего не сказал. Крох бросил трубку.

Хотелось зареветь от отчаяния. Он услышал мышиный шорох и, подняв глаза, увидел в дверях Грету, бледненькую, с плюшевой лягушкой в руках. Я не могу уснуть, сказала она. Маму надо.

Крох сказал: А может, я помогу?

Нет, сказала Грета, только мама.

Мама ушла пройтись, сказал Крох. Давай-ка я расскажу тебе одну историю. Дочка слишком устала, чтобы сопротивляться, и с того раза он сидел с ней каждую ночь, дожидаясь, когда дыхание выровняется и она заснет до утра, и мучил себя вопросом, как ему, черт побери, теперь ее защитить.

* * *

Крох трижды перечитал отчет Сильви о том, как она справилась с цифровым воздержанием. Почерк у нее мелкий и плотный, страница исписана целиком. Она рассказывает, как ей стало одиноко, когда она убрала свои цифровые штучки, отрезав себя от привычной жизни. Даже запаниковала слегка при мысли, что будет, если у отца случится сердечный приступ или если профессор пришлет важный имейл, и, чтобы преодолеть тревогу, пошла прогуляться. Было странно выйти на улицу без музыки в ушах. Город оказался ужасно шумным, и теперь, слушая его обычные звуки, она стала замечать и другое: запах продающихся с лотка крендельков, синий оттенок в складках пара, сочащегося из сливной решетки. Она долго сидела в парке, разглядывая переливчатые горлышки голубей. Не чудо ли, как дивно раскрашены эти грязные птицы! А люди торопливо шли мимо, и нельзя было не отметить, какие обнаженные у них лица, как будто они настолько привыкли к тому, что никто на них не смотрит, что нимало не озабочивались тем, чтобы как-то себя прикрыть. И так долго она наблюдала за происходящим, что даже замерзла. Чтобы согреться, зашла в кинотеатр; там показывали фильмы сороковых годов. Как-то странно было явиться туда белым днем, и все время чесались руки проверить электронную почту и эсэмэски, и неловко, потому что она была там одна. Но она купила огромную банку попкорна, заняла место в зале и после первого фильма втянулась, и ей страшно понравилось. Это было как уехать в отпуск из своей жизни. А затем соседнее место занял мужчина. Симпатичный, соль с перцем. Что-то было особое в этом почти пустом, старом кинотеатре с его бархатом и позолотой, в горячем масле у нее на руках, в страстях, полыхающих на экране, в привлекательном профиле соседа, в запахе мыла и крема для бритья, который от него исходил, – все это чаровало и наполнило ее предвкушением. Она отвлеклась от фильма, ожидая, что сосед к ней прикоснется, и сама не знала, как поступит тогда: закричит, убежит или отдастся ощущениям, позволит себе потерять голову. Что на самом деле случилось, она не рассказывает. Пишет только, что шла домой на несколько еще ватных ногах, и в волнующей холодной темноте, беззащитная без своего телефона, думала о том, как остро должны были ощущать себя люди в те времена, когда не могли связаться с кем угодно в любое время. Сколько усилий, наверно, требовалось, чтобы установить контакт. Прошлое в те времена, представляется ей, было более субъективным, потому что события не регистрировались немедленно в интернете для всеобщего обозрения; будущее было более отдаленным, потому что его нужно было тщательно распланировать. Из этого следует, что настоящее переживалось значительно интенсивней. В последний раз жизнь воспринималась такой, когда она была ребенком, и ее