Сильви загадочно улыбается. Уж такая у вас слава, профессор Стоун, говорит она. Никто не скажет, что вы идете легким путем.

Он ошарашен: может, ослышался? Слишком многое можно прочесть в том, что она сказала, слоя три, не меньше, и Сильви, кажется, всегда говорит слоисто.

Сквозь резиновую завесу он спиной входит в светлую комнатку, где, булькая, пузырится вода. Садится на стол и ждет, когда ученики неспешно стекутся к нему. Какие они милые; мальчики, все на несколько дюймов выше, чем Крох, рассаживаются по стульям, чтобы не нарушать его превосходства. Девочки навинчивают на пальцы прядки волос, искоса за ним наблюдают. Им откуда-то известна его история: с тех пор как Хелле пропала, в глазах впечатлительных юных женщин он стал привлекательнее, чем прежде, вес трагедии придал его мягким чертам нечто благородное, героически-страдательное. Он чувствует, что краснеет, и заговаривает, чтобы избавиться от смущения.

Отлично, друзья мои, говорит он. Доставайте свои тетрадки. Вам предстоит нечто довольно трудное.

На выходные дни он обычно дает своим классам задания. Сделайте у себя в комнате камеру-обскуру и нарисуйте то, что увидите. Сфотографируйте незнакомцев в метро так, чтобы они этого не заметили. Войдите в проявочную и в полной темноте, вслепую, перемотайте двадцать рулонов пленки. Когда выйдете, запишите все, о чем вы там думали, и не редактируйте то, что записали.

Официально работа его состоит в том, чтобы преподать утраченное искусство проявочной. Кафедра аналоговых исследований, факультет фотографии. То, что раньше звалось попросту Фотографией, вся эта возня с пленкой и химреактивами, пониженная в значимости и выпавшая из жизни. С цифрой работать куда проще. Годы прошли с тех пор, как он вел курс для продвинутых, мокроколлоидную пластину, большой формат. Теперь для большинства учеников его классы – это промежуточная станция к хобби. Но сверхзадача, как он ее понимает, кроется в том, чтобы помочь студентам увидеть: обратить внимание, уделить время, замедлить шаг, присмотреться и оценить то, что делаешь. Это может пригодиться им в жизни.

В эти выходные, говорит он тем восьми, кто собрался вокруг стола, вам предстоит испытать на себе цифровое воздержание. Он ловит себя на том, что почти что сослался на йогу, пережиток Аркадии. Дваждыплюсхороший речекряк, называет он иногда старый язык, посмеиваясь, когда тот прорывается, несмотря на самоцензуру. Я вырос в коммуне, скажет он в оправдание, почувствует себя немного предателем и поведает парочку историй из тех, что посмешней или попечальней: про то, как однажды летом все подхватили гепатит, поев кресс-салата из ручья, протекавшего вблизи туалета при Семейном ангаре, и про то, что стряслось с малышом Фелипе, чья белая складка на пухлой загорелой шейке неизгладима в памяти Кроха даже тридцать пять лет спустя.

Что такое цифровое воздержание? – спрашивает Сильви. В каждой группе есть записной оратор, в данном случае это она. Нескладная девочка, чрезмерно усердная. Трепетная. С ней приходится быть помягче. Чуть что, слезы из глаз.

Никаких сотовых телефонов, говорит он. Ни компьютеров, ни MP3, ни GPS, ни социальных сетей, ни электронной почты, ни всего прочего, что вы еще вытворяете и чего, честно скажу, мне не понять. Если у вас есть задания по другим предметам, постарайтесь выполнить их сегодня вечером или, если нет, отложите дело до вечера воскресенья. Давайте посмотрим, как долго вы устоите перед пеньем сирен внешнего мира. В понедельник предоставьте отчет, что из цифрового воздержания вышло. Одна страница. Писать, разумеется, от руки.

Кто-то морщится, кто-то, хипстеры, улыбается. Хипстерам нравится нырять в прошлое. Они носят те же джинсы, футболки, кроссовки и солнцезащитные очки, в которых ходил он, когда много лет назад приехал сюда из Аркадии. Кстати, напоминает он себе, во времена хиппи точно так же считалось, что хиппарство – это ребячество.

Нет проблем, восклицает Сильви, поднимаясь и собирая свои вещи. Костяные браслеты глухо позвякивают на запястьях, Сильви улыбается и напевает: Легко, легко, легко.

* * *

Проснувшись в то первое утро без Хелле рядом, он почти не обеспокоился. Придумал всякие оправдания: отправилась днем на прогулку, навестила старых друзей, задержалась у них допоздна и решила остаться на ночь. Время от времени она проделывала такое. Реджина и Олли владели кондитерской в центре и роскошной квартирой у реки, от которой у Хелле был свой ключ. Может, присматривает за их кошками и забыла поставить Кроха в известность. Или, может, поехала к Джинси, в пригород, Джин только что родила близнецов, а Хелле поехала к ней и забыла сказать об этом Кроху. Он ограничил себя этими предположениями, потому что, если выйти за них, оставалось только одно: снова наркотики, бич двадцатилетней – и старше – Хелле, отчаяние, между пальцами ног следы от уколов.

Чтобы не маяться ожиданием дома, Крох повел Грету в детский музей. Они провели там день, пораньше поужинали вдвоем в ресторане. Пассивная агрессия, мог бы признать он. Хотелось, чтобы Хелле пришла в пустую квартиру и всполошилась, где же они, – так же, как он сам весь день сдерживал панику, рвущуюся наружу. Уже стемнело, когда они с Гретой вернулись домой, но и в квартире тоже было темно.

Ночью тревога взяла свое. Грета наконец-то заснула, целый час прозвав мамочку. Крох уселся за старый, тяжелый дисковый телефон, который никогда не заменит сотовым, и принялся набирать номера друзей. Никто ее не видел. Потом стал обзванивать родных. Эрик, инженер в Калифорнии, отвечал раздраженно, он был еще на работе. Хэнди ужинал со своей четвертой женой, Санни, которая сообщила Кроху, что Хэнди бережет голос для концерта, но она все ему передаст, и повесила трубку, когда Крох крикнул: Речь о дочери Хэнди, черт возьми, дай ему трубку! Астрид была в своей Школе акушерок в Теннесси. Последнюю неделю никто никаких известий от Хелле не получал.

Номер Айка по-прежнему значился в древней телефонной книжке с обложкой из кожзаменителя. Бедный Айк, двадцать лет как покойный, в свои пятнадцать стал красавцем под стать сестре. Он полюбил свое новое взрослое тело и предоставлял его всем без разбора, как великолепным норвежкам, которые вязали ему свитера, так и мужчинам, попавшимся в ночном парке. Когда он признал наконец, что болен, пошли уже язвы по телу. Долго ли было умереть. Сквозняк, пневмония, один уик-энд в больнице, и Крох, придя слишком поздно с цветами, нашел лишь теплую еще постель с отпечатком тела. В эти годы в семье редко кто знал, где Хелле и как с ней связаться. На похороны она не пришла. Это мучило ее и двадцать лет спустя, и она плакала, не могла не плакать, когда одолевала мысль о позорном провале жизни.