Согласись – план хорош.

Возможно, я все-таки пошел в тебя.

В общем, скоро вышлю тебе немного денег.

Не трать все разом (ха!). И береги себя. И, если можешь, помолись за своего парня.

Мы не хотели бросать его. Мы не собирались говорить, что ему тут не рады. Я поехал в Ило, чтобы мы вдвоем сели и поговорили. Я бы объяснил, что мы с Селестией уже два года вместе, что мы помолвлены. Но это не значит, что ему некуда пойти. Если он захочет остаться в Атланте, мы найдем ему квартиру, все, что может понадобиться, чтобы встать на ноги. Я собирался подчеркнуть, как мы рады его освобождению, как благодарны за то, что справедливость восторжествовала. Селестия предложила слово «простить», но я не могу с ней согласиться. Я могу просить у Роя понимания. Я могу просить у Роя терпения. Но я не могу просить у него прощения. Мы с Селестией не сделали ничего плохого. Ситуация была сложной, но мы не стояли перед ним на коленях.

Перед тем как уснуть, Селестия пробормотала:

– Может быть, все-таки я поеду, расскажу ему все.

– Пожалуйста, дай мне это сделать.

План не бог весть какой, но больше у меня ничего не было, кроме стаканчика из пенополистирола, химикаты из которого сочились в мой кофе, купленный в придорожном кафе.

Выехав на трассу, я повел машину так, будто сдавал на права. Меньше всего я хотел привлекать внимание полиции, особенно в закоулках Луизианы. Если это случилось с Роем, это могло случиться и со мной. У меня был подозрительный цвет кожи, а машина – настоящая красотка. У меня скромные запросы в отношении большинства вещей, мне плевать на моду, и Селестия иногда выкидывает мои любимые старые рубашки, когда я не вижу. Но я очень люблю хорошие машины. Из-за моего внедорожника – «Мерседеса» М-класса – за последние три года меня останавливали раз шесть, а однажды я даже распластался на капоте. Очевидно, марка машины плюс модель плюс раса равняется дилер, даже в Атланте. Но чаще всего это случалось, когда я ехал через злачные или полузлачные районы, хотя опасность таили и модные окраины вроде Бакхеда[76]. Вы ведь знаете, как принято говорить: проедешь пять миль от городской границы Атланты и окажешься в Джорджии. А знаете, как еще говорят? Как называют черного с докторской степенью? Так же, как и того, кто едет на классном внедорожнике[77].

Я с трудом узнал дом Роя без припаркованного во дворе «Крайслера». Дважды объехал квартал, запутавшись. Но крыльцо и стулья с высокой спинкой убедили меня, что я приехал по адресу. Я подъехал к дому, бампер поцеловал крыльцо, а мне по глазам ударил пучок прожекторов, и я сощурился, будто смотрел на солнце.

– Здравствуйте, – громко крикнул я. – Это я, Андре Такер. Я приехал за Роем-младшим.

Соседи слушали музыку, играло громкое развязное зайдеко[78]. Я шел медленно, будто боялся, что меня застрелят, если я сделаю резкое движение.

Рой-старший стоял у стеклянной двери в полосатом фартуке, как у мясника.

– Заходи, Андре, – сказал он. – Голодный? Я делаю рыбные котлеты.

Я пожал ему руку, и он повел меня в пристройку, где у них была гостиная. Я запомнил ее, когда был тут в прошлый раз: больничную кровать убрали, и зеленое откидное кресло выглядело новым.

– Знаете, я приехал за Роем.

Рой-старший шел в глубь дома и вел меня следом. На кухне он поправил тесемки фартука, завязав их вокруг голого торса.

– Рой-младший уехал.

– Куда уехал?

– В Атланту.

Я сел за кухонный стол.

– Что?

– Ты голодный? – спросил Рой-старший. – Могу приготовить тебе рыбные котлеты.

– Он уехал в Атланту? Но когда?

– Давно. Давай я тебя сначала накормлю. А потом поговорим поподробнее, – он дал мне стакан пурпурной газировки, и ее вкус напомнил мне о лете.

– Спасибо, сэр, за ваше гостеприимство. Но не могли бы вы рассказать все целиком? Рой уехал в Атланту? Как? На самолете? Поездом? На машине?

Он задумался, будто выбирал правильный вариант ответа в тесте, и, открыв консервную банку, наконец произнес:

– На машине.

– А на чьей?

– На моей.

Я прижал к глазам основания ладоней.

– Вы шутите.

– Нет.

Я вынул из кармана телефон. До ближайшей телефонной вышки, наверное, миль сто, но попробовать стоит.

– Мобильники тут почти не работают. Все дети просят их на Рождество, но родители только зря тратят деньги.

Я посмотрел на экран. Заряда еще много, но сети не было. Я не мог отделаться от чувства, что меня подставили. На стене висел зеленый телефон с диском. Я кивнул в его сторону:

– Можно?

Рой-старший крошил в миску крекеры. Слегка выпрямившись, он сказал:

– Телефон вчера отключили. После смерти Оливии у меня туговато с деньгами.

Я сидел тихо, пока он возился с миской: разбил туда яйцо, потом взбил смесь аккуратными, медленными движениями, будто боясь ей навредить.

– Мне очень жаль, – сказал я, стыдясь того, что вообще попросил позвонить. – Очень жаль, что вам пришлось так тяжело.

Он снова вздохнул:

– Ну, я как-то справляюсь по большей части.

Я сидел на кухне и смотрел, как Рой-старший готовит. Годы явно его не пощадили. Он был ровесником моего отца, ну, плюс-минус, но его спина ссутулилась, а в уголках губ собрались морщины. Это лицо мужчины, который любил слишком сильно. Я сравнивал его со своим отцом – самовлюбленным и привлекательным, с гладкой, как стекло, кожей. Фирменная золотая цепь Карлоса была будто из «Лихорадки субботнего вечера»[79], или, по крайней мере, мне так казалось. Возможно, она была ему дорога как защитный дар от матери. Сам я пока не решил, что она для меня значит.

Рыбные котлеты по очереди шлепались в сковороду с горячим маслом, а Рой-старший сказал:

– Придется тебе остаться на ночь. Зимой темнеет рано. Сейчас выезжать уже поздно. Да и не похоже, чтобы ты был готов проехать еще семь часов.