— Дай я тебя опять укушу! — Габриэль угрожающе сморщил переносицу. — Я не могу жениться на чужой жене!

— Я разведусь! Обещаю! — Саша дурашливо приложила руку к сердцу. — Что там про умную женщину, на которой ты хочешь жениться?

— Про умную женщину — чужую жену?

— Габи, пожалуйста, я серьезно!

— Я тоже серьезно!

— Давай про работу!

— Вот женщины, — притворно вздохнул Габриэль, — ты им про любовь, а они «давай поговорим про деньги»!

— Ах ты хитрец! — Саша пристукнула ладонью по дивану, тот жалобно заскрипел.

— Видишь, даже дивану больно! — засмеялся Габриэль и закончил уже серьезным тоном: — Люди продолжают жить, даже если идет война. Сейчас правительству нужны новые образованные люди.

Теперь вздохнула уже Саша. «Ей-богу, мужчины как дети! — подумала она. — Их не пугает опасность, если они надеются на победу».

Тусклый серый дождь, низкое простуженное небо. Северный город нахохлился, как озябшая ворона, всеми своими домами-перышками. По опущенным вниз уголкам губ набережных в темные воды каналов стекали небесные слезы. А где-то в далекой Центральной Африке кипела весна, пылали рукотворные пожары, босые полуголые черные люди бегали между одноэтажными разоренными домами, а в их руках смертельными холодными улыбками щерились отточенные лезвия мачете.

Прошло ровно девять месяцев, день в день, с того момента, как прозвучал роковой голос, возвестивший, что Саша беременна. 12 октября в родильном доме № 2 родился Мишель. В открытую форточку палаты вместе с шумом улицы проникал аппетитный запах печеного хлеба. Хлебный дух уютно дополнял зябкий осенний воздух, и улица казалась теплой и доброй. Будто город не ожидали длинная унылая зима, бесконечно угрюмое небо и серые нахмуренные лица горожан. Сегодня здесь царило совершенно другое настроение. Золото деревьев, пронзительная, уходящая голубизна неба, строгие дома и даже щербинки асфальта радовались случившемуся.

В мир пришли четырнадцать новых младенцев.

Мальчики и девочки. Крохотные сморщенные существа с подслеповатыми глазками и скрюченными ручонками. Молодые, юные и две «старородящие» мамы отдыхали после тяжелой, но такой важной работы, устало и светло улыбаясь миру, сосредоточенному в маленьких детских лицах. Сегодня день был действительно удивительный. В старом роддоме, встретившем не одно поколение горожан, не было ни одного отказника, ни одного новорожденного, вид которого надрывал бы сердца всякое повидавших на своем веку акушерок. Все четырнадцать деток оказались здоровыми, полноценными, а самое главное, ожидаемыми детьми.

Саша держала на руках маленький, туго запеленатый сверток, из которого важно таращилось на нее маленькое существо. Сын оказался гораздо светлее, чем ожидала мать. Настолько светлее, что выглядел… белым. По крайней мере, в глазах Саши. Она с ужасом поймала себя на том, что ищет на младенческом лице фамильные черты Иванова. «Нет. Этого не может быть». Саша попыталась взять себя в руки. Сердце ее гулко забилось, словно осталось одно, а все остальное исчезло неизвестно куда. Одно пустое маленькое сердце, запертое в грудную клетку. Саша с трудом разжала стиснутые челюсти. Единственной соломинкой, тоненькой спичкой, вспыхнувшей в кромешной тьме, казались слова сварливой пожилой акушерки. Только такой опытный человек, принявший огромное количество детей, смог бы определить, что в жилах младенца течет иная кровь.

— Этот не наш, — пробурчала она, принимая ребенка, — кто у вас папка? Грузин какой?

— А? Что? Почему грузин? — невпопад отреагировала тогда Саша.

— Ты — беленькая, а мальчонка у тебя темненький. Вон ноготки какие… У наших они розовые. Если доношенные, конечно…

Саша судорожно выдохнула и принялась снова, другими глазами, разглядывать сына. То, что она увидела на этот раз, всколыхнуло замершие чувства. На светлокожем младенческом личике обнаружились губки бантиком, такие же, как у Габриэля, только очень-очень маленькие, и еще… у Мишеля уже сейчас были темные, почти карие глаза. В порыве нахлынувших чувств Саша наклонилась к ребенку и чмокнула его в лоб.

— Мишель, Мишенька! — ласково сказала она.

Мальчик выпятил нижнюю губку, сморщился и… тоненько заплакал.

— Ой, — всполошилась молодая мама, — ты что? Кушать хочешь?

Ребенок замолк, словно прислушиваясь, а затем звучно причмокнул губами.

Саша полулежала, прислонившись к спинке кровати, рядом тихонечко сопел сын. Уходил тихий солнечный, но, увы, по-осеннему короткий день. По выкрашенным в бледно-розовый цвет стенам скользнули последние лучи солнца, но вместо темноты в окна деловито застучал свет уличных фонарей.

Первый день на земле. Первая длинная ночь. Саша вставала к Мишке несколько раз. Кормила, пеленала, слушала быстрое дыхание и держалась за крошечный пальчик. Затем забывалась коротким беспокойным сном, но даже сквозь дрему пробивалась солнечная мысль: «У нас родился сын». И Сашино лицо расправлялось, разбегались усталые морщинки, переставали тревожно трепетать ноздри, губы складывались в тихую и спокойную улыбку. Выросшая, сильно повзрослевшая Дюймовочка беззаботно спала на своем неудобном ложе, а рядом с ней почивал юный эльфийский принц, маленькая нежная копия чернокожего короля-эльфа.

А утром в палате начался переполох. С улицы неслись громкие призывные крики. Мужские голоса выкрикивали возлюбленных:

— Маша, Лена, Вера, Ира!

Особенно старался картавый козлиный тенорок:

— Маг’и-э-этта!

Дрогнула соседняя с Сашиной кровать. Дородная восточная красавица пасмурно шевельнула бровями и поплыла в сторону окна, к которому уже прилипли другие счастливицы. Не передать словами бурную пантомиму жестов, взглядов, поднятых бровей. Папы дергали плечами, посылали воздушные поцелуи, умиленно глядя на далеких подруг в окне третьего этажа.

Мужчины не обращали друг на друга никакого внимания, не вступали в контакт. Только раз один попросил у соседа сигарету. Они стояли, словно рассыпавшись по невидимой грядке, на равноудаленном расстоянии, каждый — на крошечной собственной территории. Наоборот, женщины, махавшие мужьям, сгрудились в кучу, оживленно друг с другом переговаривались и очень скоро успели вызнать друг у друга мелкие нежные подробности, благодаря которым и завязываются отношения.

— Ой, девочки, — радостно затараторила одна, — мой еле на ногах держится! Небось квасили всю ночь.

— Твой, это какой? — тут же подхватила другая. — Плотный, в темной куртке и джинсах?

— Нет, плотный — это мой, — вступила в разговор третья, — он-то точно выпивши, вторую неделю гуляют. На прошлой неделе невестка родила сына, на этой — у нас пополнение. Просохнуть некогда!

— Да, все мужики одинаковы! — заключила четвертая женщина, худая высокая тетка, больше похожая на пожилую лошадь, чем на счастливую роженицу.