Подруга прослезилась, чмокнула Мишку, прижала Сашу к высокой груди:

— Ты, Шурка, пиши… И, — Альфия опустила глаза, — возвращайся, если… что не так.

— Обязательно напишу, — растроганно сказала Саша и прижалась к теплой уютной Алькиной щеке. Она на какое-то время задержала Алькину руку в своей, постояла, будто собираясь с силами, закрыв глаза, как перед стартом собирая в кулак всю свою решимость и волю. Выдохнула и открыла глаза.

— Прощай, Алька, спасибо тебе за все. Даст бог, увидимся!

— Увидимся, конечно, увидимся, — сказала Альфия, и веснушки на ее лице порозовели. — На все воля Аллаха…

— Хм, — Саша усмехнулась, — главное, чтобы мой Бог и твой Аллах договорились…

— Аллах и Бог тут совсем ни при чем, — серьезно ответила Алька, — главное — люди!

Саша внимательно поглядела на подругу. Альфия, сама того не зная, озвучила главное, что поддерживало ее решимость оставить родину и пуститься в дальнее путешествие. Какие бы страхи ни таила в себе Африка, Саша ехала к Габриэлю, к самому родному человеку на свете.

— Ну, нам пора! — Саша решительным жестом пригладила волосы, одернула куртку, поправила Мишелю шапочку и направилась к выходу на летное поле.

Длинный переход, пугающие ответвления. Саша крепко сжимала в кулаке посадочный талон. Мишель смирно сидел в коляске и, кажется, даже начал дремать. Саша поудобнее перехватила большую спортивную сумку, висевшую на плече. Еще одна маленькая сумочка с документами болталась на шее. «Небось выгляжу как навьюченная лошадь, — подумала Саша, — ну да ладно. Трудный год заканчивается не так уж плохо».

…Пустой холодный год начался в декабре после отъезда Габриэля. Оставленных им денег хватило ненадолго, в начале марта Саша с пятимесячным сыном вернулась в Кострому, а неделю спустя умерла мама.

Иногда сильный ветер так утрамбовывает сугробы, что они становятся похожими на укатанную гладкую дорогу. В холодном доме Ветровых стало теплее и как-то уютнее с появлением Саши, а особенно внука. Мать словно очнулась от пьянства, на ее пустое лицо вернулось почти забытое выражение заботливости. Сашино сердце разрывалось от сожаления, когда мать прежним голосом уговаривала Мишутку лечь спать.

— Чьи это глазки? Чьи это губки? — ворковала Валентина Сергеевна, наклоняясь к ребенку.

Знакомый с детства голос не вязался с помятым, вечно опухшим лицом, с виновато моргающими выцветшими глазами. Валентина суетливо бросалась на помощь, вызывалась постирать, погладить, приготовить еду, и первое время Саша с благодарностью принимала помощь. Мать рьяно разводила в тазу порошок, бросала туда детские вещички и… забывала про них. Включала утюг, гладила первую пеленку и уходила к «соседям». Вернувшись, заворачивалась в одеяло и преувеличенно громко стонала. В комнате снова начинал витать водочный запах, а вскоре раздражительная растрепанная бабушка вскакивала на ноги и принималась на чем свет стоит костерить «блудливую козу дочь».

Возвращался со смены отец, становилось еще тяжелее. Родители визгливо выясняли отношения, сыпали взаимными обвинениями, призывая Сашу в свидетели, но заканчивалось все всегда одинаково. Вдоволь наругавшись, супруги шли на мировую с непременным тостом за «здоровье наследника». Отец любовно оглаживал стеклянные бока «Столичной», скупо разливал, на лице матери вспыхивал оживленный румянец, в равнодушных тусклых глазах загорался огонек. Она сидела на краешке стула, готовая вскочить, удерживая себя на месте сомкнутыми перед грудью руками.

Заветная стопка вливалась в пересохшее горло живительным бальзамом, отворяя ворота радушию и умиротворению. Валентина тут же вскакивала и принималась хлопотать по хозяйству. Недолго, до следующей рюмки. Вторая шла даже быстрее первой, но в ней уже не было той томительной сладости, медленной обжигающей горечи, после которой наступало облегчение. Вторая рюмка падала внутрь тяжелым камнем, всколыхивая мутный осадок со дна души. Валентина замирала, ее лицо бледнело, под упрямо сведенными бровями зло сияли посеревшие глаза, она с вызовом откидывала назад голову и начинала петь. Песни были самые разнообразные, но Саше казалось, что мать заводит одну и ту же песню. Песню-кручину, песню-тоску. Песню об ушедшей молодости и унылой жизни.

Отец знал, что нельзя оставлять Валентину в таком состоянии надолго. Вместе со звуками песни в ней рождалось отчаяние, злое, болезненное и беспощадное. Отец сердито ухмылялся и наливал по третьей. И тут Саша предпочитала уходить в свою комнату. Неизвестно, что это была за доза, но после нее мать превращалась в унылое покорное существо. Куда-то разом испарялась вся энергия, Валентина обмякала на стуле, опускала плечи и глаза. Уголки губ утопали в мятых складках. Этой женщины Саша боялась больше всего. Незнакомое бесцветное существо с отчаянными, ненасытными глазами. Именно в этом состоянии мать начинала клянчить деньги, ходила следом, почему-то припадая на левую ногу, а затем вытаскивала деньги тайком.

В тот злополучный вечер Саша вошла в комнату и увидела, как мать роется в ее сумочке. Стоять и смотреть, как Валентина жалко, как побитая собака, пригибает шею, отсчитывая нужную сумму, было противно и ужасно стыдно. Осторожно ступая, Саша вышла из комнаты и принялась бессмысленно греметь на кухне кастрюлями. Мать вышла следом. Даже если бы Саша не видела все своими глазами, догадаться о случившемся не составило бы труда. Возбужденной походкой Валентина прошлась по кухне, игриво потрепала дочь по замершей спине и, блестя глазами в сторону, произнесла:

— Пойду до тети Оли…

Саша молча кивнула.

На улице уже было темно, когда Саша, управившись со всеми делами, присела отдохнуть. Мишка спал беспокойным сном, хлюпая простуженным носом. Мать еще не появлялась. «Надо будет оставить дверь открытой, чтоб не разбудила ребенка, когда придет», — подумала Саша и провалилась в тяжелый сон.

Сквозь дрему ей чудились стуки, грохот, казалось, что пришел батя и они с матерью снова принялись ругаться. Снилось, что кричала тетя Ольга странным визгливым голосом, перерастающим в вой сирены… Впрочем, нет, вой сирены «скорой помощи» был на самом деле. Саша резко выпрямилась в кресле, чувствуя, как затекла спина, словно вернулись дни работы за ткацким станком. Кто-то барабанил в дверь. «Ч-черт, забыла про дверь», — чертыхнулась Саша.

На пороге стояла бледная тетя Оля, глаза ее лихорадочно блестели. «Выпила, что ли… вместе с маман», — успела подумать Саша.

— Там… плохо… Валюшке… сердце прихватило, — пробормотала соседка.

— Где? — Разом загудело в голове. Ноги застыли в коленях.

Ольга махнула рукой в сторону подъезда.

Отодвинув ее рукой, Саша, спотыкаясь, рванула вниз по лестнице.

Во дворе было людно: персонал «скорой», соседи и несколько зевак. Мама полулежала на покосившейся дворовой скамейке, ее бледное лицо было неожиданно строгим и спокойным. Защемило сердце, Саша бросилась к ней:

— Мама, мамочка!

— Дочь? — спросила у кого-то врач и, получив положительный ответ, громко вздохнула и залезла обратно в машину. Было слышно, как она разговаривает с кем-то по громкой связи: