Разговор вернулся в прежнее мирное русло, маркиза д’Антрагеоказалась прекрасной рассказчицей и очень живо изображала, как изумляласьзнаменитая французская писательница русским просторам; хотя карета двигаласьочень быстро, мадам де Сталь казалось, что она стоит на месте, настолькооднообразным был пейзаж. Ее охватывал своего рода кошмар, который приходитиногда ночью, когда чудится, что делаешь шаги – и в то же время не двигаешься сместа. Бесконечной казалась ей эта страна, и целая вечность нужна была, чтобыпересечь ее!

Ангелина скромно сидела в уголке, слушала с интересом и думала,что, пожалуй, она прежде ошибалась, составив о госпоже де Сталь невысокоемнение из-за двух ее романов. Коринна [54] казалась Ангелине сумасшедшей,безнравственной особою, место которой – в доме умалишенных за ее сумасбродствои за бегание по Европе пешком, с капюшоном на голове, в намерении отыскатьсвоего дурака Освальда. Этот персонаж «Коринны» просто-таки бесил Ангелину, каквсякий нерешительный, колеблющийся характер: в мужчинах этих черт она непереносила! «Дельфина» раздражала ее еще больше, представляясь от начала доконца собранием самых ужасных идей, в этом романе все казалось никуда негодным, даже слог!

Непонятно, почему милая и приятная маркиза с таким восторгомговорит о даме, пишущей столь неприятные вещи. Хотя в оригинальности суждениймадам де Сталь, конечно, не откажешь!

– Сообразно обстоятельствам, русские могут держать себя, какангличане, французы, немцы… – припомнила маркиза еще одно высказываниезнаменитой романистки, – но никогда они не перестают быть русскими, то естьпылкими и в то же время осторожными; более способными к страсти, чем к дружбе;более гордыми, чем мягкими; более склонными к набожности, чем к добродетели;более храбрыми, чем рыцарски отважными, – и такими страстными в своих желаниях,что никакие препятствия не в силах сдержать их порывы!

Алексей Михайлович в восторге застучал кулаком по колену ирассмеялся:

– Лихо! Лихо сказано!

А и впрямь – сказано было хорошо, Ангелина не могла непризнать. И все-таки она никак не понимала, зачем появилась маркиза и к чемуклонит. Чувствовала, что это неспроста, но никак не могла сообразить, в чемсуть визита. И вдруг все разъяснилось.

– Мадам де Сталь поражена великодушием русских, – сказаламаркиза, глядя на хозяев дома своими прекрасными черными глазами с каким-тостранным, почти умоляющим выражением. – Она говорила на языке врагов,опустошающих вашу страну, однако говорила о своей ненависти к монстру Бонапарту– и ее в гостиных Петербурга принимали как родную, родственную душу. Ах, мнеизвестно, сколь сурово обошелся с моими соотечественниками в Москве графРостопчин, но это случай особенный и тем более оскорбительный, что французы,нашедшие убежище в России, и впрямь почитают ее своей родиной, готовы жизнь занее отдать!

Князь и княгиня вежливо согласились, что всех мерить на одинаршин негоже, вот взять хотя бы графиню де Лоран, которая столько сил положилав госпитале: там до сих пор добром вспоминают матушку Жиз…

– О, как вы добры, как бесконечно добры! – перебила маркизад’Антраге, и в ее выразительных глазах проблеснули слезы. – Так, значит, я могусказать моей кузине, что вы принимаете ее приглашение быть на балу в честьименин Фабьена?

Измайловы откровенно опешили. Маркиза, почуявзамешательство, тут же перешла в наступление:

– Я прошу вас… умоляю не отказать, поддержать нас всех!Предавшись всею душою России, мы хотим снять с себя позорное клеймопособничества – пусть невольного! – нашему общему врагу. Прошу вас быть на балуво имя милосердия, во имя исполнения клятвы Марии, наконец!

– Клятвы Марии? – вскинула брови Елизавета. – О чем вы?

– Однажды ваша дочь дала мне слово исполнить всякую моюпросьбу. Это было давно, более двадцати лет назад, но ни разу я не напоминала отом обещании… напоминаю только сейчас!

Она умоляюще сложила руки, обжигая княгиню взором.

Елизавета невольно потупилась. Как ни много рассказывала ейдочь о жизни во Франции, в этих откровениях оставалось еще много темного,неясного. Непросто даже и матери разобраться в отношениях Марии с мужем – ихможно было бы определить как любовь-ненависть; неохотно упоминала дочь и освоей дружбе с каким-то красавцем венгром – их объединяла сперва страсть, потомсмерть… еще была какая-то сестра венгра, вспоминая о которой Мария всегдабледнела, словно видела страшный призрак. Потом еще какой-то Вайян, и Жако, и«тетушка» Строилова [55] – нет, понять тут ничего невозможно! Кто знает, чембыла некогда Мария обязана этой загадочной маркизе, какую клятву могла ей дать!

– Будь по-вашему, – сказала Елизавета, устремляя взор своиххолодноватых серых глаз в пылающие очи мадам д’Антраге. – Мы примемприглашение!

Если князь и хотел поспорить с женою, то не успел: маркизанабросилась на них с такими бурными изъявлениями благодарности, так заговорила,заболтала, так ловко перевела беседу в иное русло, поведав о своем намерениискоро, уже скоро быть в Лондоне, увидеть Марию, что Измайловы думали теперь ужетолько о дочери и о том, какие слова привета передаст ей от них маркиза и какбудет рада Мария.

Ангелина тоже участвовала в общем разговоре, тожерадовалась, тоже чувствовала облегчение, что не придется наносить тяжкую обидумадам Жизель и Фабьену, однако ее не оставляло ощущение, что маркиза д’Антрагедостаточно ловко обвела их всех вокруг пальца… а зачем ей это понадобилось –бог весть.

* * *

Боже мой, что за тьма народа вокруг, что за жар и духота!Танцы следовали один за другим беспрерывно, и ни одна из жриц Терпсихоры нехотела сойти с паркета, как если бы пропуск одного танца вызвал страшныезлоключения в их судьбах. Никакого бостона, никаких пустых разговоров длямужчин! Все танцевали как ошалелые – чему во многом способствовало шампанское,щедро разносимое лакеями. В Нижнем такого прежде не водилось, но сегодня все судовольствием отдали должное европейским обычаям. И веселье взыграло еще пуще.

Фабьен сбился с ног, пытаясь оказать равное внимание всемдамам, но чаще прочих танцевал все-таки с Ангелиной, и она видела, как всенежнее от танца к танцу сияют его глаза, крепче сжимают ее талию его руки – отбокала к бокалу. Его возбуждение росло, и как-то раз, оказавшись прижатой кнему в сумятице котильона, Ангелина ощутила бедром его напрягшуюся плоть.