Вся кровь бросилась ей в лицо, она испуганно уставилась втемные глаза Фабьена, и в них вдруг вспыхнул такой пожар, что Ангелина опешила.По его лицу прошла судорога с трудом сдерживаемого желания, запекшиеся губыприоткрылись, и хриплый шепот:

– Je vous aime! Je vous désire! [56] – повергАнгелину в полное смятение. Казалось, все увидели, что творится с Фабьеном, всеуслышали его слова. На балу столько девиц, но только к ней, Ангелине, оносмелился обратиться так неприлично, так непристойно. Опять она опозорилась,опять оказалась хуже всех!

Едва сдерживая слезы стыда, Ангелина вырвалась из рукФабьена и, проталкиваясь меж танцующими парами, ринулась прочь.

Порыв ветра из дверей заставил ее остановиться и отойти всторону, ибо одна из первейших бабушкиных заповедей, затверженных с детства,гласила: не выбегать после танцев, разгоряченной, на холод. Прохватитсквозняком – и все, простуда, горячка! Не одна молоденькая красавица нашла такбезвременный конец!

Какое-то время Ангелина стояла в углу, силясь отдышаться,тупо глядя на толпу танцующих и, словно что-то жизненно важное, слушая болтовнюмолодых людей.

– Я жил в Париже в Hôtel de Perigord, rue Batave, № 18chambre; aprés de Palais Royal [57], платил за две комнаты, в четвертомэтаже, прекрасно убранные, и за белье постельное шестьдесят франков в месяц;обедал в ресторации Пале-Ройяль au quatre colonnes [58] и платил за прекрасныйстол и за полбутылки вина сорок sous [59]. За кофе, порцию которого приносилимне утром, платил двадцать су. Теперь платье. Фрак, из draps – de Louvier, decouleur brun, сто двадцать франков, панталоны семьдесят франков, Redingott стодвадцать франков, drap de Sédan [60], шляпа двадцать семь франков,сапоги сорок франков…

Ангелина чуть покосилась на говорящих. Какой-то франтзахлебывался от наслаждения, перечисляя прелести парижской жизни, и в глазахего светился фанатический пламень. Так же сияли только что глаза Фабьена,однако это был свет любви, свет страсти. На балу столько девиц, но толькоАнгелине, ей одной открыл он свое сердце, она одна смогла взволновать его!Почему же так испугалась Ангелина? Неужто лучше увидеть глаза мужчины,воодушевленные только воспоминанием о панталонах из drap de Sйdan?!

Ее передернуло от отвращения. Приподнявшись на цыпочки, онавглядывалась поверх голов, пытаясь отыскать Фабьена, и наконец увидела, как онторопливо уходил через противоположную дверь, ведущую, как было известноАнгелине, в личные покои хозяйки.

Ни о чем не успев подумать, движимая только одним желаниемдогнать Фабьена и помириться с ним, Ангелина кинулась через зал, опятьпробираясь меж прыгающими парами, и вот перед ней протянулся темный коридор.После сутолоки и жары ударили по глазам тишина, прохлада, мрак, и Ангелина замедлилашаги, пытаясь сообразить, где сейчас может быть Фабьен.

Ни одна портьера не шевелилась, ни одна дверь. Слабый светпросачивался из бокового окна, и, мельком взглянув в него, Ангелина увиделатрех рослых баб в платках и широких юбках, с узлами в руках, которые торопливо,не глядя по сторонам, пересекли двор и поднялись по черной лестнице. Можетбыть, это были прачки, принесшие белье, или торговки, или поденщицы, нанятыеубрать после бала? Такие-то крепкие да высокие бабы любую работу потянут!

Вдали по коридору зашаркали шаги, и сгорбленный слуга,отворив дверь, впустил теток с узлами, а потом провел их в какую-то комнату иудалился прочь, зевая и щурясь так, что даже не приметил Ангелину, котораявжалась в темный угол, не представляя, как будет объясняться, зачем оказаласьтут.

Найти Фабьена уже не казалось таким важным и необходимым,воротился прежний холодноватый ужас перед внезапной вспышкой его страсти, и онаповернулась, чтобы как можно скорее пройти в зал, как вдруг новое движение водворе привлекло ее внимание.

Медленно, с натугою приотворилась низенькая калиточка, почтискрытая зарослями смородины, и сквозь нее проскользнула, вернее, как быпросочилась высокая, худощавая фигура. Это был парень, одетый, как захудалыймастеровой, во все поношенное, в каком-то затрапезном картузишке, надвинутом наглаза. Едва продравшись сквозь колючие, засохшие ветки одичалых смородиновыхкустов, он почему-то не пошел по двору, а осторожно двинулся вдоль забора, нестрашась даже и высокой, почти в рост человека, крапивы, старательно обходядом. Ангелина следила за ним, сколько позволял обзор окошка, не понимая, длячего незнакомец причиняет себе эти мучения в крапиве, пока вдруг не сообразила,что он намерен пробраться в дом тайком.

Да это вор! Какой-то воришка норовит воспользоваться бальнойсуматохой и поживиться! И направляется он к заднему крыльцу, а лакей, впустивбаб с узлами, не запер дверей!

Ангелина бесшумно побежала по коридору, надеясь успетьопустить засов прежде, чем вор войдет в дом, как вдруг слуха ее достигли дваслова, которые, как никакие другие, способны были вышибить из ее головы всепрочие заботы: «Лодка-самолетка».

* * *

– Эту летательную машину, это чудо человеческого гениярусские называют «лодка-самолетка».

Говорили по-французски, однако последние слова произнесеныбыли по-русски, с искажающим акцентом, но вполне разборчиво! Ангелина так иприпала к дверям.

– Вы ее видели? – спросил другой мужской голос, в которомсквозило едва сдерживаемое нетерпение.

– Пока ее только начали собирать, но мне удалось увидеть сиевеликое изобретение еще в Воронцове. Тогда я случайно встретил в Москве ФранцаЛеппиха, не поверил своим глазам и принялся наводить справки. Верные людисказали мне, что этот человек называет себя доктором Шмидтом и живет подМосквою, где возглавляет некую фабрику земледельческих орудий. Ну а в Москведоктор Шмидт будто бы появился, чтобы забрать свой заказ с фабрики Кирьякова:пять тысяч аршин тафты.

– Что? – засмеялся женский голос, по которому Ангелина безтруда узнала маркизу д’Антраге. – Пять тысяч аршин тафты длясельскохозяйственных орудий?! Плуги под парусом? Нонсенс!