– Откуда такая нелюбовь к родным сыновьям? –спросил Краддок.

– Ну, это вы подите спросите у нынешних новомодныхпсихиатров. Я же лишь скажу, что, как мужчина, Лютер всегда страдал от ощущениясобственной неполноценности и глубоко уязвлен своим финансовым положением. Тем,что, пользуясь доходами с капитала, распорядиться ни капиталом, ни имуществомне властен. Имей он право лишить своих сыновей наследства, он, может,недолюбливал бы их меньше. А сознавать, что в этой части он бессилен, для негоунижение.

– Так вот почему столь мила его сердцу мысль, что он ихвсех переживет?

– Возможно. В этом же, кстати, надо искать и корень егоскупости, я думаю. Не удивлюсь, если он ухитрился скопить из своих немалыхдоходов весьма изрядную сумму – когда, понятно, налоги еще не поднялись, какнынче, до головокружительных высот.

К инспектору Краддоку пришла новая мысль:

– Он, вероятно, кому-то завещал свои сбережения? На этоон, по крайней мере, имеет право!

– О да, только кому, – одному богу известно. Можетбыть, Эмме, хотя сомнительно. Ей ведь достанется доля от дедова капитала. А можетбыть, Александру, внуку.

– Этот кажется, пользуется как раз его расположением,да? – сказал Краддок.

– До сих пор пользовался. Он как-никак ребенок дочери,а не сына. Возможно, объяснение в этом. Кроме того, он очень хорошо относился кБрайену Истли, мужу Эди. Я, правда, недостаточно близко знаком с Брайеном, вотуже несколько лет как не вижусь ни с кем из этой семьи. Но у меня быловпечатление, что он по окончании войны станет, что называется, неприкаяннойдушой. В нем есть все качества, необходимые в военное время, – храбрость,удаль и обыкновение полагаться на удачу в том, что касается будущего. Но недумаю, что ему свойственна основательность. Свободно может выродиться в эдакоеперекати-поле.

– А в молодом поколении, по вашим соображениям, ненаблюдается странностей?

– Ну, Седрик – эксцентрическая личность, изприрожденных бунтарей. Не сказал бы, что он вполне нормален, но, впрочем, наэто можно возразить – а кто вполне?.. Гарольд, убежденный приверженец традиций,на мой взгляд, не слишком привлекательный субъект, холодный, первая мысльвсегда о своей выгоде. Альфред был с самого начала с червоточинкой. Непутевымродился, непутевым и жил. Я сам раз видел, как он таскает деньги измиссионерской кружки для пожертвований, что стояла у них в холле. Дурныенаклонности. Хотя что уж там, бедняга мертв и, наверное, негоже отзываться онем плохо.

– А что вы думаете… – Краддок на мгновениезамялся, – …об Эмме Кракенторп?

– Славный человечек, замкнутая, не всегда знаешь, что унее на уме. Имеет свои планы и собственный взгляд на вещи, но предпочитаетдержать их при себе. Сильный характер, чего не скажешь, судя по ее внешнемувиду и манере поведения.

– Вы, надо полагать, знали и Эдмунда, того сына, чтопогиб во Франции?

– Да. Он был, пожалуй, лучше всех. Добрый, веселый,отличный парень.

– А слышали, что как раз перед тем, как его убили, онне то собирался жениться, не то женился на какой-то француженке?

Доктор Моррис наморщил лоб.

– Как будто припоминаю нечто похожее, – сказалон, – только очень уж давно это было.

– Еще в начале войны, верно?

– Вот-вот. Что ж, может быть, со временем он стал быгорько каяться, если б завел себе жену-иностранку.

– И тем не менее есть основания полагать, что все-такизавел, – сказал Краддок.

В нескольких сжатых фразах он изложил собеседнику главное особытиях последних недель.

– Помню в газетах действительно писали о женщине,найденной в саркофаге. Так значит, это произошло в Резерфорд-Холле.

– И есть причины думать, что эта женщина – вдоваЭдмунда Кракенторпа.

– Ну и ну, поразительная история. Больше смахивает нароман, чем на реальную жизнь. Но кому могло понадобиться убивать ее, бедняжку,то есть каким образом это увязано с отравлением в семье Кракенторпов?

– Не одним, так другим, – отвечал Краддок, –хотя в любом из вариантов многовато домысла. Возможно, кто-то не в меру алчныйрвется завладеть всем состоянием, оставленным Джосаей Кракенторпом.

– Ну и дурак, если рвется, – сказал докторМоррис. – Нарвется только на бешеный подоходный налог.

– С грибами шутки плохи, – заметила миссис Киддер.Замечание это миссис Киддер повторила раз, наверное, десятый за последниенесколько дней. Люси в ответ промолчала.

– Я лично в рот их не беру, – говорила миссисКиддер, – больно уж опасно. Это еще слава богу, что обошлось только однимпокойником. Все поголовно могли сгинуть, и вы, мисс, в том числе. Просто чудо,что уцелели.

– Грибы тут ни при чем, – сказала Люси. – Онибыли вполне доброкачественные.

– Ох, не верится, – сказала миссис Киддер. –С ними шутки плохи, с грибами. Одна поганка затешется – и каюк… Чудноправо… – продолжала миссис Киддер, гремя в раковине тарелками имисками, – И как все сходится один к одному. У сестры старшенький слег скорью, у нас – Эрни упал и сломал руку, а у мужа чирья пошли по телу – и все наодной неделе! Рассказать кому, так не поверят, правда? И здесь то же самое нелучше, – рассуждала миссис Киддер. – Сперва это убийство, страстькакая, а теперь вот мистер Альфред отравился насмерть грибами. Кто будетследующий, интересно знать?

Люси с легким содроганием подумалось, что и ей это было бынебезынтересно.

– Мужу теперь не нравится, что я хожу сюда, –говорила миссис Киддер, – думает, это может принести несчастье, но я скажу– мне мисс Кракенторп знакома не первый день, она приятная дама и рассчитывает наменя. И потом, говорю ему, не оставлять же весь дом на бедную мисс Айлзбарроу –разорваться ей, что ли? Вам, мисс, с подносами с одними вон сколько мороки.

Люси вынуждена была согласиться, что на данный моментпреимущественное содержание жизни и вправду составляют подносы. Вот и в этуминуту она занималась тем, что собирала подносы, предназначенные тому или иномуиз болящих.

– А уж сестры эти, они палец о палец не ударят, –развивала тему миссис Киддер. – Знай подавай им раз за разом чаю, дапокрепче. И с харчами они на всем готовеньком. Прямо силушки моей больше нет.

Монолог ее был исполнен глубокого самодовольства, хотяфактически она за это утро наработалась совсем немногим более обычного.