Донце и в излучине Дона. Мазаев тоже молчал. Наконец, генерал вновь заговорил, но уже иным тоном:

— А боевую задачу ставят, как полнокровному корпусу. На двенадцати километрах по фронту. Танки ставим в засады. Артиллерию держим на перекрестках дорог. А мотострелков ставим в промежутках. Так и воюем…

Генерал приподнял от стола голову, пристально посмотрел на Мазаева и сказал:

— Сам понимаю, что вам бы, товарищ Мазаев, дать денька три на то, чтобы вы вошли в курс дела, вжились в обстановку, познакомились с людьми. Но я не могу дать вам на это и одного дня. Сами видите, что делается. Начальника штаба нет, его помощников тоже. Вот и берите на себя все руководство штабом. С завтрашнего дня. Время, сами видите, горячее. Знаю, что вам будет трудно. А кому сейчас легко?

На рассвете следующего дня генерал уехал на правый фланг, в самое пекло боя, а Мазаеву велел оставаться на НП.

…К утру степь затихла. Высохшая на знойном солнце, испятнанная темными воронками, изрезанная следами танковых гусениц, примятая колесами автомашин, она, будто выдохнув за ночь всю боль, лежала теперь под пепельно-серым небом безмолвно.

Мазаев смотрел на притихшую, изувеченную войной степь, и какая-то необъяснимая тревога, неведомая ему раньше, закрадывалась в душу. Чтобы отвлечь себя, Маташ развернул на шатком походном столике карту, склонился над ней. Работа несколько успокаивала Маташа. На карте крупно были нанесены цветными карандашами расположения бригад, входивших в состав корпуса. Бригады занимали почти нормальные участки фронта. Но Мазаев-то знал — об этом вчера ему говорил генерал, — что в бригадах осталось очень мало людей, а уцелевшие танки можно было пересчитать на пальцах.

Наступило утро. Из машин и щелей выскакивали люди и, обнажившись до пояса, бежали к колодцу умываться. День начинался. Каким-то он будет, чем закончится?

Мазаев сразу же, с утра, старался войти в ритм работы штаба, сложившийся здесь в течение многих дней боевых действий. Он читал радиограммы, поступавшие из частей, связывался с генералом, докладывал ему самое главное, а по многим вопросам сам принимал меры. Распорядился, чтобы артиллеристам быстрее подбросили бронебойные снаряды, к мотострелкам направил взвод бронебойщиков, прибывших с маршевой ротой, два танка, вышедших из ремонта, оставил вблизи НП до особого указания комкора.

С утра немецкие самолеты бомбили и обстреливали главным образом передний край и дорогу, проходившую чуть в стороне. Вражеские летчики обнаглели до того, что спускались очень низко и гонялись за одиночными машинами и даже за отдельными бойцами, замеченными в голой степи.

Часов в двенадцать эскадрилья фашистских стервятников налетела на хутор, где находился НП, обрушила бомбы на домики, сараи и другие постройки. Несколько домиков было разрушено, один загорелся, к счастью, крайний. Пострадала и одна радиостанция. Радист был убит, а шофер, находившийся рядом в щели, тяжело ранен. Мазаев отдал необходимые распоряжения, доложил комкору по полевому телефону.

— Как считаете, догадались немцы, что на хуторе наш НП, или нет? — спросил генерал.

— Думаю, что нет, — ответил Маташ, — бомбили постройки, машин не видели, бойцы и командиры были в щелях.

— Тогда оставайтесь на месте.

Часа через полтора после бомбежки из артполка передали, что фашистские танки, примерно до батальона, атакуют центр обороны корпуса. Капитан Мазаев, оставив за себя одного из штабных офицеров, выехал на броневичке к месту прорыва вражеских танков. Ехал прямо по черной степи. Здесь, как видно, еще совсем недавно стояла, перезревая и осыпаясь, пшеница. Ее не успели убрать. Огонь войны добрался до нее. Теперь из земли торчали только обгоревшие корешки да кое-где валялись остатки колосьев с набухшими черными зернами.

Маташ подъехал к артбатарее вскоре после жестокой бомбежки. Одно орудие было перевернуто, лежало вверх колесами, другое — полузасыпано землей. Командир батареи, находившийся впереди со связистами, как выяснилось, был убит, старший офицер на батарее — тяжело ранен.

А танки противника приближались. Мазаев, опираясь на палку, подбежал к уцелевшим двум орудиям. Их расчеты в основном сохранились. Наводчики уже были у прицелов, подносчики тащили из ровиков снаряды.

Мазаев на глаз прикинул, что танки подошли на расстояние прямого выстрела. Он подал команду, еще не забытую за восемь лет после артиллерийской школы:

— По танкам… наводить в головной! Прицел двенадцать в головной, бронебойным, огонь!

Капитан успел проследить своим зорким взглядом за трассой снаряда, сверкнувшей фиолетовой дугой, и до боли сжал зубы, увидев, что снаряд, ввинчиваясь в землю, поднял пыль перед головным танком. Он тут же внес поправку и подал новую команду. Трасса второго снаряда пересекла встречные, неистово замерцавшие у самых башен дальних танков, сворачивавших вправо. Над нашей батареей зашелестели раскаленные болванки, а позади разорвался осколочный снаряд.

Два оставшихся орудия теперь выпускали снаряд за снарядом, в уши Мазаева били волны выстрелов. Третье орудие откопали выбравшиеся из полузасыпанных ровиков артиллеристы других расчетов. Оно тоже вступило в бой с танками. Горячие волны близких разрывов долетали до огневой позиции, осколки и пули свистели над артиллеристами, но они продолжали быстро и без оглядки работать у орудий: каждый понимал, что промедление подобно гибели.

Мазаев так увлекся боем, что не слышал, как правее заработала другая батарея полка, прибывшая сюда с другого участка обороны. Она стояла за курганом, надежно прикрытая от огня вражеских танков, подставивших ей свои борта. Маташ облегченно вздохнул и обернулся назад. Перед ним стоял незнакомый артиллерийский майор. Мазаев по давней привычке отдал честь и доложил:

— Заместитель начальника штаба корпуса.

— Командир артполка, — в свою очередь представился майор. — Вот, выходит, где довелось знакомиться.

Бой уже затихал. Вражеские танки, встретив сильный отпор, повернули обратно. Несколько подбитых машин горели в степи. Мазаев, попрощавшись с майором, возвратился на НП корпуса.

Там уже поджидал его капитан Тарасенко. Оказывается, он с группой разведчиков ходил в ночной поиск, приволок оттуда обер-ефрейтора. Захваченный «язык» показал, что 4-я танковая армия немцев, нацеленная ранее на Северный Кавказ, изменила прежнее направление и теперь сосредоточивается для удара на Сталинград.

— Завтра или послезавтра надо ждать большого наступления гитлеровцев, — сказал разведчик. — Всем нам, Маташ, будет очень жарко.

— Да оно и сегодня, дорогой товарищ, не прохладно, — улыбнулся Мазаев, постепенно отходя от того, что пережил на батарее.

— Нет, сегодня еще терпимо. Чувствуется какое-то затишье перед большой бурей.

— Ты, Василь, так думаешь? — спросил Маташ.

— Почти уверен в этом, — ответил Тарасенко, и густые светлые брови его насупились. — Сколько же, черт возьми, можно отступать? До Волги-то рукой теперь подать. — Последние слова разведчик проговорил с ожесточением, в серых, всегда спокойных глазах горели желтые искорки.

Друзья присели на бровку полевой дороги, закурили, думая об одном и том же: положение очень и