побрился, постригся и надел свой лучший костюм. На нем была недавно купленная черная шляпа, и выглядел он, будто всю жизнь провел в ешиве. Он стоял в коридоре, раскачиваясь с мыска на пятку и робея войти в гостиную – вдруг Бат-Шева уже там, а он не найдется что сказать.

– Она уже пришла? – спросил он шепотом у Джослин.

– Нет еще. Расслабься. Уверена, все будет прекрасно.

Аарон сел в гостиной вместе с Джослин и Джереми. От малейшего шума он нервно подпрыгивал. Только теперь Джослин заметила, что Аарон немножко нескладный. Может, Бат-Шева не обратит внимания, ну или хотя бы не сразу.

Двадцать минут спустя постучали Бат-Шева с Аялой, и Джослин кинулась открыть им дверь.

– Простите за опоздание, – произнесла Бат-Шева, но по виду не сказать, чтобы она спешила. Даже самую малость не запыхалась.

– Все хорошо. Я как раз закончила последние приготовления, – сказала Джослин, стараясь скрыть раздражение.

Она оглядела платье Бат-Шевы и расстроилась. Когда наши дочери ходили на свидания, они готовились по полной: наряды, макияж, идеальная укладка. Но Бат-Шева оделась в сто раз уже виденное нами черное платье-свитер, немного слишком облегающее, с серебряными пуговицами спереди. Вполне сносно (если не считать катышков в некоторых местах), но ничего особенного.

– Бат-Шева, это Аарон. Аарон – Бат-Шева, – представила Джослин. – Давайте начинать.

Все расселись, Аарон рядом с Бат-Шевой, как пожелала Джослин. Она сделала, что могла, чтобы вечер сложился как надо. Субботние свечи на столе вместо буфета, приглушенный свет, в центре – ваза с дюжиной длинных красных роз. Она взглянула на мужа, сидевшего напротив. Когда он ей улыбался, Джослин вспыхивала; у нее и самой появилось романтическое настроение.

Джослин посмотрела на Бат-Шеву с Аароном. Ни словечком не обменялись. Бат-Шева занималась Аялой, Аарон молчал, уставившись в тарелку. Тревожный звоночек прозвенел в голове Джослин: если Бат-Шева и дальше будет возиться с Аялой, у Аарона не будет ни малейшего шанса. Чтобы не допустить этого, Джослин на секунду отлучилась и вернулась с коробкой игрушек своих детей, которые она до сих пор хранила. Если Аяла будет играть с ними, Бат-Шева сможет переключиться на Аарона.

– Смотри-ка, Аяла, что у меня есть для тебя, – радостно произнесла Джослин и высыпала на ковер разных барби и мягкие игрушки.

Ни слова не сказав Аарону, Бат-Шева подвела Аялу к игрушкам и принялась играть с ней. Аарон несколько раз посматривал в их сторону, надеясь, что Бат-Шева все же вернется к столу, но та не обращала на него внимания. Джослин вспомнила совет, который давала собственным дочерям, когда они начали ходить на свидания, и которому в юности следовала сама: всегда давай почувствовать мужчине его важность. Всегда веди себя так, словно, что бы он ни сказал, ничего замечательнее ты не слыхала. Бат-Шева же весьма старательно поступала с точностью наоборот: она не давала Аарону шанса сказать хоть что-нибудь.

Но еще было время все поправить. Джослин вежливо, но настойчиво пригласила Бат-Шеву к столу, и они приступили к ужину. Все были заняты закусками, и Аарон неуверенно улыбнулся Бат-Шеве. Несколько раз откашлялся, нервно ломая руки, и наконец собрался с духом:

– Я слышал, вы из Нью-Йорка. Это должно быть интересно.

– А вы ведь из Блайтвиля. Там тоже наверняка очень интересно.

– Я там родился и жил почти всю жизнь. Но теперь надеюсь, что Мемфис станет моим домом, – сказал он и со значением посмотрел на Бат-Шеву.

Она не ответила на его взгляд. В руке у нее была полная ложка розового псевдолангуста.

– На вкус совсем как настоящий, – произнесла она.

– Благодарю. Придется поверить на слово, – ответила Джослин, стараясь не думать о контрабандном салате с креветками, спрятанном в морозилке.

– Когда я перешла в иудаизм, соблюдение кашрута было, пожалуй, самым сложным моментом. С шабатом было легко с самого начала, но про кошерное – некошерное приходилось постоянно себе напоминать. И много работать, чтобы это наполнилось смыслом. А у вас? Трудно было начать соблюдать кашрут? – спросила Бат-Шева Аарона.

Он опустил глаза, сгорая от стыда. Он хотел отгородиться от своего прошлого, сделать вид, что его просто не было. Все эти годы, что он нарушал слово Божие, висели над ним его личным страшным позором.

– Аарон, расскажите про свою работу в компьютерном магазине, – попросила Джослин.

Он рассказал, что ведет бухгалтерскую отчетность. Целыми днями сидит за столбцами цифр.

– Я люблю свою работу, – добавил он. – Мне нравится следить, чтобы все идеально совпадало.

Бат-Шева рассмеялась.

– Даже представить себе не могу что-то подобное. Я бы с ума сошла.

Он продолжал говорить о красоте точной отчетности, но Бат-Шева едва слушала. Вырез ее платья сложился в острый треугольник, быть может, чересчур глубокий, если бы не розовая заколка для волос, прихватившая края. Вместо того чтобы послушать или хотя бы взглянуть на Аарона, Бат-Шева игралась с заколкой, крутя ее между пальцев, и в конце концов та расстегнулась и упала на стол.

– Это Аялина, – улыбаясь, сказала она, как будто это все объясняло.

Аарон умолк и смущенно кашлянул. Бат-Шева снова сцепила края заколкой.

– Бат-Шева, расскажешь Аарону про свои уроки в школе? – попросила Джослин. Вечер давался много труднее, чем она ожидала. Но она надеялась, Аарон с Бат-Шевой хоть в этом сойдутся. Аарон очень обрадовался, когда Джослин сообщила ему, что Бат-Шева преподает: сказал, что такая работа явно не противоречит воспитанию детей и созданию еврейского дома.

Бат-Шева рассказала о художественных проектах, над которыми они работали с девочками. Как она поощряет их самовыражение через рисование. И уже замечает кое-какие перемены: они стали более уверенными в себе, более раскованными внутренне.

– Так прекрасно видеть, как они меняются. Как будто наблюдаешь, как они оживают, – сказала она.

Аарон сощурился, пытаясь определить, хорошо ли это.

– А что думают в школе? – спросил он наконец. Он не слишком разбирался в таких вещах, но был вполне уверен, что иудаизм не поощряет свободу самовыражения и творческое начало.

Бат-Шева улыбнулась.

– Почему? Вы считаете, нельзя быть религиозным и в то же время свободным и творческим?

– Нет, не совсем так, – ответил он и заерзал на стуле.

Слушая их разговор, Джослин наконец поняла, что за безумная идея была свести их вместе. У них же нет ну просто ничего общего. Розы с догоревшими свечами теперь казались насмешкой, досадным напоминанием о ее радостном предвкушении. Ужин бесповоротно катился под откос. Редкие обмены репликами сменялись долгими паузами. Джослин попробовала завести разговор о самых красивых туристических достопримечательностях Мемфиса, которые им обоим, новичкам в городе, быть может, стоило бы осмотреть вместе. Безуспешно. В конце концов Джослин решила, что