Однако и Лена и Мэри молчали, только выражение лиц их было разным. Если Мэри казалась растерянной и напуганной, то Лена по-прежнему была полна холодной злобы и ярости. И почему-то мне казалось, что никакой материнской любви девушке больше не нужно — скорее всего, она попросту хотела отомстить матери за свое неудавшееся детство…

В середине недели наконец-то погода перестала давить на жителей Тарасова своей осенней меланхолией и порадовала первым, еще ранним октябрьским снегом. Утром все дороги застелило белое полотно, на деревьях, еще не сбросивших редкую желто-красную листву, засеребрились узорчатые снежинки. К полудню снег растаял, однако по прогнозам зима ожидалась ранней и снежной.

Я сидела у себя в комнате и смотрела очередной новый фильм, который недавно вышел в прокат. Из кухни доносились приятные ароматы — тетушка снова что-то готовила. Я пыталась сосредоточиться на фильме, но мысли мои были далеко.

Я вспоминала дело Ольги Карбышевой и ее дочери Лены, которое почему-то не выходило у меня из головы.

В ту ночь, когда я дождалась полицию и сдала малолетних преступниц в руки сотрудников правопорядка, мне пришлось приехать к Карбышевой домой и рассказать ей, кто на самом деле похитил Лену. Женщина встретила меня с начатым вязанием в руках. Не знаю, что за деталь свитера она вязала, да и не важно это. И правда, расцветка вещи была позитивно-радостной, яркой. Такие оптимистичные цвета совершенно не вязались с бледным, осунувшимся и постаревшим лицом безутешной матери.

— О Лене что-нибудь известно? — спросила меня Карбышева сразу же, как только я вошла в коридор ее аккуратной, но пустой квартиры.

Пустой не потому, что там было мало мебели, а потому, что из этого дома навсегда ушли счастье, взаимопонимание и любовь.

Я не знала, с чего начать свой рассказ, не знала, как подготовить женщину к той информации, которую собиралась на нее выплеснуть.

— Лена… она жива? — прошептала та едва слышно.

В ее глазах читалась скорбь и обреченный ужас.

— Лена жива. С ней все в порядке, — сказала я. — Но…

— Господи, какое счастье! — вскрикнула Карбышева. — Когда она вернется домой, мы с ней уедем на море, во Францию, в Египет — куда она только захочет! Я выполню любую ее просьбу, ведь она — моя единственная дочь, мой единственный любимый человек, ради нее только я живу… Где Лена? Когда она вернется?..

— Боюсь, вы сможете пообщаться с дочерью только в отделении полиции, — сказала я печально. — Дело в том, что Лену никто не похищал. Она сама подстроила собственное похищение и потребовала с вас выкуп…

Ольга застыла, как была, с улыбкой на лице. Только сейчас эта улыбка напоминала скорее маску, восковую и неживую. Она по-прежнему сжимала начатое вязание и внезапно опустила глаза на свою работу. Потом подняла на меня голову и повторила:

— Мы с Леной уедем… на море… во Францию… и… я же довяжу ей свитер, правда?..

Я налила женщине воды, дала успокоительное. Но она словно не замечала меня, не видела ни стакана, ни таблеток. Она только повторяла, как заведенная, про Францию и море, про начатый свитер. Я набрала номер «Скорой помощи»…

Лене дали условный срок, возможно, из-за того, что девушка была несовершеннолетней. Ольгу пришлось положить в психиатрическую лечебницу — от нервного потрясения у несчастной повредился рассудок, и врачи констатировали частичную потерю памяти. Скорее всего, женщина просто отказывалась верить в то, что ее дочь способна на подобное преступление против нее, вот и забыла все, что было связано с исчезновением Лены. Я несколько раз навещала Карбышеву в больнице. Однако, кроме меня, никто к женщине не приезжал.

Лена ни разу не посетила свою мать, и я знала, что она по-прежнему живет на квартире у Мэри, которой также дали условный срок.

Тетушка позвала меня ужинать, и я остановила воспроизведение фильма. Сегодня вечером ничего смотреть мне не хотелось, и я с благодарностью подумала, что у меня с тетей Милой отношения теплые и доверительные…