– Этого не достаточно. Я требовал сами деньги.

– Вы не требовали сами деньги. И я сейчас не буду требовать свое вознаграждение в наличном виде, – гордо и самоуверенно сказал Казанова. – Я приму Ваш вексель.

– Вы что, обвиняете меня во лжи?

– Ваше Сиятельство, – Дзагури вступил в разговор, обращаясь к Карлетти мягким, уважительным тоном. – Мессер Казанова не это имел в виду.

– Мне не нравится Ваш самонадеянный взгляд, мессер Казанова, – Карлетти повысил голос.

– Тут самонадеянности никакой нет, граф. Вы просто не сдержали свое слово.

– Что! – Карлетти встал.

– Что ты сказал, Джакомо! – возмутился Гримани, переходя на «ты».

– Господа, я пришел сюда не спорить с вами, – спокойно сказал Казанова. – Я готов принять вексель графа Карлетти на сумму, мне обещанную, и забыть это маленькое недоразумение.

– Нет, Вы так легко не отделаетесь. Вы меня обвиняете во лжи!

– Я так не формулировал свои слова. Я просто сказал, что Вы не выполнили свое устное обещание.

– Вы оскорбили мою честь, мессер Казанова!

– Господа, господа, – засуетился Дзагури. – О чем вы спорите? Какие-то слова. Джанкарло, ничего не произошло. Успокойте всех.

Гримани натянул негодующую мину.

– Я требую, чтобы Вы извинились, мессер Казанова, – настаивал Карлетти.

– Ваше Сиятельство, был бы я не прав, я бы уже давно извинился. Но я ни в чем не виноват.

– Джакомо, извинись! – воспалился Гримани.

– Господа, я чувствую, что наша партия, к сожалению, не состоялась. Если вы не возражаете, я с Вами тогда попрощаюсь.

– Ты из этого дома не выйдешь, пока не извинишься перед графом Карлетти! – крикнул Гримани.

– Джанкарло, тебя не было, когда мы с графом договаривались. Ты не в курсе…

– Ах ты, тварь неблагодарная! Ты знаешь, кто такой граф Карлетти? Ты понимаешь, с кем ты имеешь дело?

Казанова понял, что ему придется или извиниться, или отстаивать свою невиновность до конца.

– Я прекрасно знаю, кто такой граф Карлетти и какой пост он занимает в савойском дворе. Однако, в данном случае речь идет не о его титуле, а об одном его личном свойстве.

– Вы переступаете грань приличия, мессер Казанова! – крикнул Карлетти, бросая колоду карт на стол и отходя в сторону, зная, что Гримани разберется с Казановой.

– Дрянь собачья! – Гримани замахал руками, опрокидывая бокал вина. – Вы только посмотрите, что он возомнил о себе! Хватило одного доброго слова от Синьории, и он считает себя неприкосновенным!

– Джанкарло, не надо горячиться, – Дзагури пытался всех примирить. – Господа, давайте дружить. Никто тут не прав и никто не виноват. Просто какое-то недопонимание. Все пустяки.

– Джакомо, я последний раз тебя прошу, – ровно и доброжелательно сказал Гримани. – Извинись, пожалуйста, перед графом Карлетти. По-джентельменски.

Казанова знал, что если он не извинится, Гримани выйдет из себя. Гримани всю жизнь позволял себе чрезмерные вольности в обращении с ним, и Казанова их терпел из-за уважения к семье патриция. Однако он также понимал, что если он извинится, то Гримани воспримет это извинение как очередную уступку нижнего сословия верхнему, разрешающую ему продолжать издеваться над Казановой бесконечно.

– Джанкарло, дорогой, – разумно и спокойно толковал Казанова, – ты же знаешь, как я отношусь к твоей семье. Ты знаешь, как я всегда был признателен твоему отцу, великодушному Микеле Гримани, за его дружбу и поддержку моей семьи. Я не хочу портить эти отношения. Я тебя искренно прошу: давай не будем ссориться. Как сказал Пьетро, тут никто не прав. Тут просто возникло маленькое недоразумение, и все.

– Ты извинишься или нет? – давил Гримани.

– Я ни в чем не виноват. Моя совесть чиста.

Несколько секунд тянулась напряженная тишина, а затем Гримани окончательно взорвался и ударил своим громадным кулаком по столу, так что все карты разлетелись по сторонам.

– Ах ты, подонок! Ах ты, скотина! Да кто вообще тебя в свет пустил, грязь плебейская!

Он орал так громко, что с верхнего этажа на лестницу спустились полуобнаженные люди, чтобы понять, что происходит.

– Меня в свет пустили из-за моей образованности, из-за моего изящного вкуса и остроумия, потому, что я ценю дружбу, а не чин, как некоторые.

– Ханжа сраная! Всю жизнь подлизываешься к голубой крови! Всю жизнь раком перед всеми стоишь!

– Не подлизываюсь, а подстраиваюсь. Если бы ты хоть чуть-чуть знал, что такое выживание, что такое начинать с нуля, ты бы меня не осуждал. И сейчас, кстати, я вижу, что твои постоянные провокации и издевательства вовсе не бессмысленны, а наоборот, чем-то глубоко обоснованы.

– Паразит! Шарлатан! Писака ничтожный! Только умеешь людей надувать, больше ничего! – Гримани бил сильнее и сильнее, не зная чем изничтожить достоинство Казановы.

– Джанкарло, – Дзагури пытался его остановить, – не надо так…

– А еще говоришь, что чтишь моего отца! Именно ради уважения к моему отцу ты должен выполнить мою просьбу и извиниться.

– Да, отца твоего покойного я очень уважал, – терпеливо отвечал Казанова.

Дзагури не понял, почему Казанова сделал акцент на отце Гримани.

– Если бы не мой отец, ты бы в детстве с голоду умер, ублюдок!

– Да, я знаю.

– Если бы не он, все твои братья с тобой в гробу бы сейчас лежали!

– Скорее всего, да.

– Если бы не он, твоя мать, шлюха, ходила бы по мостам, сиськи свои всем показывала!

– Что? – Казанова спросил с перекошенным лицом. – Что ты сказал?

Гримани почувствовал, что он наконец задел Казанову.

– Да, оборванец. А что ты удивляешься? Ты что, не знал, что твоя мамаша всю труппу обслуживала? Ты не знал, что ее имел каждый, кто только ни заходил за кулисы.

– Дерьмо ты, Джанкарло. Настоящее дерьмо.

– Сладко, а? – Гримани ликовал. – Сладко представить, как она бывала в этом дворце? Как ее все одновременно имели? А?

– Одновременно – не знаю. Но то, что ее боготворил Микеле Гримани, знают все.

– Что? – Гримани растерялся.

– Более того, Джанкарло, всем уже давно известно, что Микеле Гримани – не твой отец, а мой.

Казанова это сказал с такой легкостью и естественностью, что все в зале окружили игральный стол и вытаращили на него глаза.

– Джакомо, – вздохнул Дзагури. – Зачем ты это сказал?

– Ты что, не знал, Джанкарло? Очевидно, тебе не говорили никогда, – Казанова гордо выпрямил спину, рассматривая остолбенелого Гримани, – что твоя мать, Пизана Джустиниан Лонин, тебя родила от твоего дяди Себастьяно Гримани, если не от тревизского ювелира Антонио Беллана. А моя мать меня родила от сенатора Микеле Гримани. Так что на самом деле я являюсь прямым наследником Микеле Гримани и, следовательно, имею право претендовать на все привилегии, принадлежащие его сословию. Более того, мне кажется, пора нам обнародовать эту правду. Пора городу знать, кто ты и кто я. На это, я тебя уверяю, у меня хватит литературной одаренности.