Он провел жреца во двор и вручил ему плату — коня и увесистый кожаный кошелек с рупиями. В тот же момент ворота содрогнулись под стуком кулаков и копий.

— Именем закона! Открывайте!

Матхурава застыл, а рабы с испуганными лицами впустили вооруженных до зубов стражей-прадештаров в малиновых тюрбанах и дхоти, в кожаных наручах и доспехах, закрывающих грудь и живот. Один из них шагнул вперед и грозно выкрикнул:

— Кто из вас ювелир Матхурава из семьи Капур?

— Я, — гордо сказал хозяин дома. — Я готов заплатить штраф за убийство шудры. Я не намерен скрываться.

Прадештары окружили его, выставив копья. Главный из них, с завернутыми кверху кончиками густых усов на круглом плоском лице, объявил:

— Тебя, преступник, велено бросить в темницу до суда. Ибо сегодня ты ранил шудру-крестьянина, у которого похитил невесту, а еще во время потасовки нанес смертельный удар уважаемому брамину, пытавшемуся тебя образумить. Господин скончался. Тебя тоже ждет кара. Но сначала говори, где похищенная девица? Мы уведем и ее.

Матхурава ничем не выдал свою растерянность, если уж положить руку на сердце, он ждал беды с минуты на минуту. Хмурый ювелир оглянулся и увидел, как Сона опасливо выглядывает из-за резной колонны. В голове мелькнуло сожаление, что она никогда его не любила. И уже не полюбит.

За смерть брамина коровами не расплатишься, это куда более тяжкий грех, чем женитьба на неприкасаемой. Только из той дневной потасовки Матхурава не помнил ни брамина, ни какого-либо другого лица, кроме ненавистного мужлана, пришедшего забрать Сону.

Ювелир кивнул красавице и с достоинством ответил:

— Меня вы можете увести. А жену мою, Сону, забирать не имеете права. Согласно дхармашастрам, жена не отвечает за деяния мужа.

— Жена? — удивился главный прадештар.

Жрец, ведущий под уздцы полученного только что коня испугался, что щедрую плату изымут и забормотал быстро-быстро:

— Свадебный обряд проведен по всем законам Ману, боги приняли жертвоприношения во время яджны. Значит, они благословили брак вайшьи и неприкасаемой. Никто не имеет права оспаривать волю Брахмана, освятившего этот брак.

Такой ответ еще больше изумил прадештара, и он, скорчив недовольную мину, провозгласил:

— Если боги благословили, так тому и быть. Тебе видней, жрец! Тогда только ты, Матхурава, проследуешь с нами и останешься в темнице до суда.

* * *

— Варя! Варя! — кто-то тряс мою руку. — Варя, очнись.

— Уважаемые пассажиры, повторяю. Пожалуйста, займите свои места, пристегните ремни, — раздался голос капитана корабля, — мы приземляемся в аэропорту Тель-Авива.

На выходе из ворот Матхурава увидел мать, и внутри все оборвалось.

— Куда вы уводите моего сына? — вскричала она, теряя всю строгость и высокомерие. — Что его ждет?!

— Темница. Смерть, — равнодушно бросил плосколицый прадештар.

Матхурава и я покрылись холодным потом. Засмотревшись на мать, он поскользнулся и чуть не растянулся на земле. Я покачнулась в кресле, спружинила мягкая спинка.

— Да что же это творится?! — послышался встревоженный голос Ники или Шри Дэви.

— Сейчас, Ма, сейчас… — пробормотала я, силясь справиться с собой. От раздвоения раскалывалась голова.

— Она не узнаёт меня… — в ужасе отметила Ника.

— Узнаю, — ответила я, поднимая голову. — Не волнуйся, Ника, все в порядке.

— Не заметно, — буркнула она.

Повеяло жарой — Паталипутры или Тель-Авива? Была ли разница? Как же не вовремя, и как страшно!

Пытаясь сосредоточиться на том, что есть, я свернула куртку, нащупала чашку с кофе на столике и жадно отпила уже остывший напиток. Гул самолетов смешивался с трубным ревом слонов.

— Что ты решила, Варя? — донесся до меня звенящий напряжением голос Валеры.

Мне хотелось одного — покоя и обыденности. Чтобы все стало, как прежде: без видений, убийц, без запутанных, мучительных отношений. Но подумалось, что в детстве я боялась темноты, а теперь живу в ней. Когда мне было четыре, папа сказал: «Доча, волшебные сокровища всегда прячутся там, где страшно. Вот ты испугаешься чего-то и убежишь. И никогда не узнаешь, что пряталось за страхом. А, значит, и не найдешь ничего чудесного. Грустно так, да?» Я кивнула. «Лучше пусть будут приключения», — добавил он, взял меня за руку и повел прямиком в темный-претемный зал. Я не дышала, прирастала к полу от ужаса, представляя чудовищ за шкафом, но папина теплая ладонь и боязнь подвести его заставляли делать шажки во мраке. Шуршали по полу тапочки, и, казалось, это ночные страшилы выползают, чтобы утащить меня и съесть. Я зажмурилась и пискнула, но папа не остановился. К моему детскому изумлению, вместо чудищ на полу у полированной дверцы шифоньера сидел плюшевый мишка — тот самый, с витрины, которого я давно выпрашивала у родителей. «Всегда иди на страх, — сказал папа, поднимая на руки меня и игрушку. — Видишь, ты победила страх и нашла мишку. У-у, какой мягкий и пахнет вкусно… Как его назовешь?»

Жаль, не было рядом папы, и мне давно не четыре… Воспоминания той жизни становились всё страшнее. Я отчаянно не желала знать, как именно казнят Матхураву, если казнят… Узнаю ли я, что произошло с Соной?

Впрочем, и в реальности было не более радужно: кто знал, не повторит ли Валера прошлую ночь, если снова выпьет? Судя по деяниям Матхуравы, вполне мог. Не поведет ли он себя со мной опять, как с отвратительной ему шлюхой? С тем же жутким желанием наказать? Что вообще взбредет ему в голову?

Довериться после всего было сложно. Меня пробирал озноб, но опции «уйти, куда глаза глядят» попросту не было. Положа руку на сердце, я и не слишком-то верила, что Валера меня отпустит.

Но, несмотря на мои опасения, всё указывало на то, что следовало остаться. И хотя боль хотелось забинтовать, как гниющую рану, замазать чем угодно, и, поддавшись страхам, бежать, сердце подсказывало, что она, окутанная мраком, еще припасла для меня сюрпризы. Хорошо, если только в воспоминаниях о прошлой жизни… Набираясь решимости, я сказала:

— Спасибо за предложение, Валера. Мы поедем в твой коттедж.

Он с облегчением выдохнул.

Мы спустились по трапу, прошли таможню и оказались в шумном зале аэропорта. Ника не подпускала ко мне никого ни на шаг и сосредоточенно сопела.

Я старалась идти ровно, это удавалось мне с трудом, ибо одновременно нищие у базара кидали в Матхураву гнилое манго, улюлюкали и кривлялись. Зеваки бежали следом, лаяли собаки. Ювелир гордо задрал подбородок, стараясь никого не видеть. Его голова кружилась и теснило в затылке так, будто неясная сила изнутри стремилась выдавить глаза. У меня тоже. Процессия свернула за угол, впереди выросла крепость.