Джем жив, его глаза брызжут смехом, скрипка – под подбородком, и эта музыка… музыка, которую он написал для нее, песнь ее души, и стрела, что плывет к нему, точно в цель, острая, быстрая и покрытая ядом, и когда она пронзает его сердце, музыка обрывается. Скрипка ломается. Теперь тишина будет вечной.

Он кидается наперерез, между ней и демоном-мантидом, и она спасена, зато его раскроило надвое, и к тому времени, когда она успевает набрать воздуха и закричать, его уже давно нет.

Демон-дракон выдыхает облако пламени, и огонь пожирает его – слепящие синие и белые языки, выжигающие тело изнутри, и она видит, как огонь хлещет у Джема изо рта, и глаза плавятся от жара и стекают по обугленным щекам, а кожа трещит, как бекон на сковородке, пока свет милосердно не становится слишком ярким, всепоглощающим, и она отворачивается – всего мгновение слабости, – а когда поворачивается обратно, от тела осталась только кучка пепла, и всего, что было Джемом, больше нет.

Вспышка меча, и его больше нет.

Завывающая тварь пикирует с небес, когти касаются бледной кожи, и его больше нет.

И его больше нет.

Она жива и одна, а его больше нет.

* * *

Когда она больше не может этого выносить, когда любовь умирает у нее на глазах десять, сто раз подряд, и ее сердце умирает вместе с ним, когда не остается ничего, кроме океана крови и пламени, сжигающего все, все – только не адскую боль потери и снова потери, и снова, она бежит, спасается в единственное оставшееся у нее убежище от этого ужаса, в последнюю тихую гавань.

Она спасается в Розмари.

* * *

Ночной воздух густ и сладок от аромата джакаранды. Горячий ветер по имени Санта-Ана похож на струю воздуха из фена, направленного прямо в лицо. Руки все в крови и царапинах от шипов, но Розмари едва замечает это. Она спрыгивает со шпалеры; возбуждение вскипает внутри, стоит только ногам коснуться цемента. У нее получилось. Дом жемчужно сияет в лунном свете – громадный монумент привилегиям и частной жизни. Внутри, под защитой сигнализации и охранников, ее родители крепко спят… ну, или настолько крепко, насколько могут спать два законченных параноика. А она, Розмари, – свободна. На целую ночь.

В одном квартале оттуда угольно-черный «Корвет» притаился на обочине, водитель прячется в тени. Она прыгает внутрь и награждает его долгим, глубоким поцелуем.

– Когда это ты успел обзавестись «Корветом»?

– Как только увидал этого малыша за клубом. Он молил о новом хозяине, как потерявшийся щенок! Я не смог ему отказать, просто не смог, – улыбается Джек.

Он бьет по газам, и машина мчится прочь, визжа шинами в респектабельной тишине Беверли-Хиллз.

Скорее всего, насчет машины он врет. Он вообще много врет, ее Джек Кроу, – даже про свое имя, наверняка. Но ей все равно. Ей шестнадцать, ей не нужны заморочки, она просто хочет посмотреть мир – настоящий мир, Нижний, от которого ее родители с отвратительным высокомерием решили оберегать свое дитя, а он, Джек, будет только счастлив показать. Он всего на год старше (во всяком случае, он так говорит), но опыта у него на двадцать жизней.

Они познакомились на пляже. Она прогуливала школу – она всегда прогуливала школу – и искала неприятностей, даже не понимая, что на самом деле ищет его. Он ткнул пальцем в прогуливающуюся парочку – сплошь золотые кудри и ослепительный загар, оба будто сошли с рекламы лос-анджелесского образа жизни – велел ей спросить дорогу, отвлечь их, а сам подрезал у них бумажник. Нет, он не сказал, что у него такой план – он вообще ничего ей заранее не говорил, только «доверься мне», – так что она подождала, пока они не остались одни с буррито, купленным на краденую мелочь, и тогда спросила, не боится ли он воровать у фейри. Ему, конечно, и в голову не пришло, что у нее может быть Видение, что она различает правду под покровом гламора. А ты что думал, сказала она, что я просто еще одна скучающая малолетняя богачка? Ну, да, вообще-то так он и думал. Она сказала, да, она и правда еще одна скучающая малолетняя богачка. Скучающая потому, что видела, насколько интереснее может быть мир. Он сказал, а ты что думала, что я просто еще один симпатичный плохой парень, которого можно использовать, чтобы насолить мамочке с папочкой? Если бы мамочка с папочкой знали, они бы тебя убили, ответила она. И никто не говорил, что ты симпатичный. Одна правда плюс одна ложь: на самом деле он очень симпатичный. Грива темных волос над карими глазами, тяжелые веки, всезнающая улыбка (приберег лично для нее), лицо как из камня, острое во всех нужных местах. Чистая правда: если бы родители о нем узнали, они бы захотели, чтобы его не было. Обычно этого оказывалось достаточно. В тот первый день он повел ее в нижнемирское кафе в калифорнийской Венеции. У нее всегда было Видение, и у мамы, конечно, тоже, но родители изо всех сил держали ее подальше от Нижнего мира, не давали познать его ужасы и блаженства. И вот он, первый новый вкус – в буквальном смысле слова, – мороженое с фруктами, и чем бы фейри его ни напичкали, он был как летнее солнце. А когда она поцеловала Джека, его губы оказались на вкус как шоколадная помадка.

Сегодня он после долгих недель, которые она потратила на уговоры, отведет ее на Сумеречный базар. Она жила ради этих ночей – не только ради него, но и ради целого мира, того мира, что он ей открыл.

Хотя вообще-то он прав: еще ради возможности насолить родителям.

Он оставил ее в компании русалок, торгующих браслетиками из водорослей, а сам ушел куда-то по делам, и она сидела, ждала, и смотрела по сторонам, и удивлялась клубящемуся вокруг магическому хаосу. Очарованная, ошеломленная – но не настолько, чтобы не заметить крадущуюся за Джеком фигуру в плаще с капюшоном. Вервольфа с усами, похожими на руль велосипеда; джинна, замершего при виде него и бросившего поспешный взгляд на что-то у нее за спиной. Она может не знать Нижнего мира, но с детства научилась распознавать опасность, видеть скрытые знаки враждебности. Ей преподавали теорию, учили оценивать противника, драться, выстраивать стратегию, отступать – но все это в безопасности и уюте родительского дома. Ей всегда было интересно, сможет ли это знание хоть немного подготовить ее к реальности, или сразу испарится перед лицом настоящей угрозы. И теперь она получила ответ: она увидела засаду, она распознала ее и действовала, не колеблясь.

Она закричала. Упала. Схватилась за лодыжку. Джек, Джек, вопила она, ты мне нужен, меня что-то укусило! В мгновение ока он уже был возле нее, и лицо его – сплошная нежность; она даже не подозревала, что он так умеет. Он схватил ее на руки, забормотал что-то утешительное, а она уткнулась ему в шею и прошептала на ухо одно только слово: «Засада», – и тогда они побежали.

«Корвет» стерегли три оборотня. Джек крикнул ей: беги! спасайся! – а сам кинулся в битву, но было как-то глупо потратить на тренировки все эти долгие часы – вообще-то годы, – а потом просто взять и сбежать. Да, драться с живым врагом – дело другое… но не настолько.