– Доктор! Завтра в десять.

В промежутках между звонками Альберто работал над телепрограммой «Колумбия требует!», задуманной на основе рассказов Беатрис об условиях содержания заложников. Идея, принадлежавшая Норе Санин, директору Национальной Ассоциации СМИ, была подхвачена Марией дель Росарио Ортис, близкой подругой Марухи и племянницей Эрнандо Сантоса, которой активно помогали ее муж-журналист, Глория де Галан и остальные члены семьи Вильямисаров: Моника, Алехандра, Хуана и их братья.

В передаче каждый день появлялись новые знаменитости: кинозвезды, театральные актеры, телеведущие, футбольные игроки, ученые и политики, которые произносили один и тот же текст, призывая освободить заложников, соблюдать права человека. Передача сразу же растрогала зрителей и всколыхнула общественное мнение. Алехандра колесила по стране с телекамерой, охотясь за известными людьми. За три месяца, что длилась эта кампания, в передаче выступило около пятидесяти человек. Но на Эскобара это не подействовало. Когда же клавесинист Рафаэль Пуайана сказал, что готов на коленях умолять об освобождении заложников, Эскобар ответил:

– Я их не отпущу, даже если тридцать миллионов колумбийцев приползут сюда на коленях.

Но в одном из писем, адресованных Вильямисару, Эскобар похвалил передачу, поскольку в ней шла речь не только об освобождении заложников, но и о соблюдении прав человека.

Легкость, с которой дочки Марухи и гости программы держались перед телекамерами, напрягала Марию Викторию, жену Пачо Сантоса, потому что сама она была не в состоянии преодолеть страх перед выступлениями. Неожиданно поднесенный ко рту микрофон, наглый свет софитов, буравящий взгляд телекамеры, одни и те же вопросы, на которые нужно давать одни и те же ответы, – все это вызывало у Марии Виктории приступы паники, которые ей удавалось подавить с огромным трудом. Из ее дня рождения сделали теленовость: Эрнандо Сантос в непринужденно-профессиональной манере поведал о нем зрителям и, подхватив невестку под руку, сказал:

– Проходи в студию!

Почти всегда Марии Виктории удавалось избежать выступлений на публике, но иногда все-таки приходилось выступать, и тогда она умирала сначала от страха, а потом – от стыда, потому что выглядела на экране глупо и смешно.

И тогда Мариаве выразила свой протест парадоксальным образом. Она записалась на курсы ведения малого бизнеса и на курсы журналистики. После чего стала выступать уже не по принуждению, а по собственной воле, держась свободно и весело. Теперь она принимала приглашения, от которых раньше отказывалась, посещала конференции и концерты, ярко одевалась, допоздна не ложилась спать и уже совсем не напоминала безутешную вдову. Эрнандо и близкие друзья Мариаве поняли ее и поддержали, сочтя, что пусть она ведет себя так, как ей легче. Но пострадать от общественного мнения Марии Виктории пришлось, причем довольно скоро. Выяснилось, что многие говорили ей в лицо комплименты, а за спиной – гадости. Она вдруг начала получать неизвестно от кого букеты роз, коробки шоколадных конфет и даже признания в любви. Мариаве тешила себя иллюзией, что все это ей присылает муж, который какими-то неведомыми путями смог связаться с ней из заточения. Однако через некоторое время анонимный ухажер позвонил ей по телефону, и стало понятно, что это маньяк. А потом позвонила женщина и с места в карьер заявила:

– Я от вас без ума!

Именно в тот период творческой свободы Мариаве случайно встретила знакомую ясновидящую, которая когда-то предсказала трагическую гибель Дианы Турбай. Мариаве пришла в ужас от мысли, что и ей сейчас напророчат что-то страшное, но ясновидящая ее успокоила. В начале февраля Мария Виктория встретила ее вновь. Проходя мимо, та шепнула ей на ухо (хотя Мариаве ни о чем ее не спрашивала и не ожидала ответа):

– Пачо жив.

Женщина сказала это так уверенно, что Мариаве совершенно не усомнилась, как будто увидела Пачо собственными глазами.

Похоже, к началу февраля Эскобар перестал доверять указам, хотя вслух в этом не признавался. Ему вообще была свойственна недоверчивость; он любил повторять, что только благодаря ей он все еще жив. Эскобар никому не поручал чего-то существенного. Он сам был и главнокомандующим, и начальником личной охраны, и шефом разведки и контрразведки, и непредсказуемым стратегом, и самым лучшим в мире дезинформатором. При чрезвычайных обстоятельствах Эскобар каждый день менял телохранителей (а охраняло его всегда восемь человек). Он прекрасно разбирался в технологиях связи, способах прослушивания и слежки. Нанятые Эскобаром люди целыми днями болтали по телефону всякие глупости, чтобы сбить сыщиков с толку и не дать возможность выудить из этого бреда действительно важную информацию. Когда полиция выделила два телефонных номера, чтобы по ним звонили те, кому что-либо известно о местонахождении Эскобара, он опередил доносчиков, подрядив уйму школьников, которые круглосуточно звонили по указанным номерам, и телефоны постоянно были заняты. Эскобар проявлял неистощимую изобретательность, заметая следы. Он никогда ни с кем не советовался, а адвокатам предъявлял уже готовые планы, под которые они должны были лишь подвести соответствующую правовую базу.

С Вильямисаром Пабло отказывался встречаться, боясь, что для его выслеживания Альберто вживили под кожу электронное устройство. Он представлял себе крохотный радиопередатчик на микроскопической батарейке, который можно запеленговать издалека при помощи специального приемника-радиогониометра, позволяющего приблизительно рассчитать, где находится источник сигнала. Эскобар истово верил в существование таких изощренных изобретений, и мысль о вживленном под кожу устройстве не казалась ему фантастичной. При помощи радиогониометра можно также определить координаты радиопередатчика, мобильника или стационарного телефона. Поэтому Эскобар старался не пользоваться телефонной связью, а если звонил, то в основном из машины, на ходу. Он предпочитал отправлять письма с посыльными. Когда ему надо было с кем-то встретиться, он не приглашал человека к себе, а ехал к нему. Предвидеть, как он поедет назад, было невозможно. Порой Эскобар вообще использовал обычный рейсовый микроавтобус с фальшивыми номерами, который следовал по положенному маршруту, только без остановок, поскольку все места были заняты телохранителями хозяина. А тот еще для пущей потехи порой садился за руль.

В феврале повысилась вероятность, что Конституционная Ассамблея наконец-то выскажется за отказ от экстрадиции. Эскобар это знал и старался воздействовать именно на Ассамблею, а не на правительство. Ведь Гавирия оказался более крепким орешком, чем предполагал наркобарон. Все, что было связано с указами о явке с повинной, он передал в ведение Криминально-следственного управления, а министр юстиции был готов срочно заняться любой юридической загвоздкой. Вильямисар, хотя и действовал на свой страх и риск, тесно сотрудничал с Рафаэлем Пардо. Таким образом, правительство имело прямой канал связи с Эскобаром, который в то же время его не компрометировал и позволял продвигаться вперед безо всякой торговли. Эскобар понял, что Гавирия никогда не назначит своего официального представителя для переговоров – это была его золотая мечта, – и ухватился за мысль о помиловании Конституционной Ассамблеей. Хоть в качестве раскаявшегося наркоторговца, хоть под видом члена какой-нибудь вооруженной группировки. Расчет Эскобара не был безумным. Еще до начала работы Конституционной Ассамблеи политические партии договорились о закрытом списке тем для обсуждения, однако благодаря стараниям правительства экстрадиция не вошла в него, поскольку правительство хотело использовать ее в качестве инструмента давления, вынуждая наркоторговцев явиться с повинной. Когда же Верховный суд принял эффектное популистское решение, что Ассамблея может обсуждать любые темы, без ограничений, вновь всплыла и тема экстрадиции. Об амнистии не упоминалось, но и это было не исключено, ведь понятие «любые темы» растяжимо до бесконечности.