Сивый буркнул ни с того, ни с сего.

– Жениться тебе надо, князь.

– Мне?

– Да и мне тоже.

– Не думал о том.

– Дубиня-купец тебе в отцы годится, а по девкам шастать горазд, будто отрок беспоясый. К добру ли в тереме прятаться? Родишь еще сына.

Отвада посмотрел, будто впервые увидел. Сивый отвернулся. Гляди, коли охота.

– Не сын я тебе. И мог бы стать – не стану. Не хочу.

Встал и вышел. Выздоравливай князь.

Безрод слонялся по городу, глазел туда-сюда, навестил Тычка. Старый балагур несказанно обрадовался, и даже страшный зверь Жичиха ничего не сказала против, когда воевода застенной дружины переступил порог. Дорого далась мужичку несчитанных лет эта осада. Осунулся, потемнел лицом, и даже веселая улыбка съежилась вполовину против прежнего.

Сивый каждый день заглядывал в дружинную избу к выздоравливающим. Стюжень почти встал, садился на ложе, свешивал ноги. Вот только встать пока не решался. Был страшно зол на свою слабость. С Рядяши сняли повязки и едва признали в нем здоровяка, каким помнили. Пока выздоравливал, вполовину исхудал. Плечами остался широк, и сделался похож на ладейную доску, широченную и плоскую. Однажды шепнул Безроду на ухо:

– Ну-ка подсоби, воевода.

Безрод подставил плечо, и вдвоем они пошли в сарай, где содержались пленные. Сивый ногой толкнул ворота и провел Рядяшу внутрь.

Скупой свет пролился в сарай. Раненые лежали на сене, при них ворожец и вои поздоровее. Когда отворились ворота, полуночники уставились на порог, и разговоры тут же смолкли.

– Храбрый воин что-то позабыл? – с издевкой прохрипел рыжеусый оттнир, что лежал ближе всех. – Или вид раненого врага помогает выздоравливать? Иначе никак?

– На языках никогда не бился, – ухмыляясь, буркнул Рядяша. Он понимал речь оттниров. – Я больше к мечу привычен.

– Жаль, встать не могу, боян, – сипел рыжеусый. – Ваш Тнир стал бы рад такому вою!

– Да стоял уж. Хватит. И где стоял-то? Не в запасной ли дружине?

– А тебе не все равно?

– Кто-нибудь знал здоровенного бойца, опоясанного бычьим поясом с серебряными бляхами, а на шлеме порхала птица с распростертыми крыльями? В засадной дружине бился.

– Знал я его. Это Оденга. А тебе зачем? – Из угла, скрытый тенью, заговорил какой-то полуночник. Безрод мигом повернул голову на голос. Все-таки выжил?

– А чем силен был?

– Камни разбивал кулаком! Как я погляжу, ты ему и попался вместо камня. Как личико, не болит? – оттниры грянули сдержанным смехом.

– Болит. – Рядяша потрогал едва зажившее лицо. – Это ж выходит, что я покрепче камня оказался?

– Могуч был Оденга, и ты навсегда сохранишь память о нем на своем ли…

– Да где он, ваш Оденга? – перебил Рядяша, зевая. – Отдал душу за здорово живешь! Нажал посильнее, и вон дух из тела! Только мокрость осталась! Будто горшок каши раздавил!

– И ты, боян, за мои слова тем же отдай. Кто из лесных призраков остался последним? Тот с двумя мечами, который перестоял меня по чистой случайности?

Гляделись тогда глаза в глаза и не узнали один другого. Безрод покосился на Рядяшу.

– Постоишь сам?

– Конечно, постою. – Здоровяк отлепился от Безрода и встал ровно.

Сивый шагнул вперед, остановился против говорившего оттнира.

– Я тот последний лесной призрак. Узнаешь меня, Сёнге?

Оттнир медленно поднялся и встал против Безрода.

– Вот и свиделись, оттнир, – зловеще прошелестел Сивый.

– Да, свиделись, – нехотя, процедил Сёнге. – Говорил мне Брюнсдюр, будто ты спрашивал обо мне, я и подумал, что в бою встретимся. Не добил тебя в ту ночь, хотел нынче исправить. Ровно чуял – пересекутся наши пути.

– Правильно чуял. Должок за мной. Скоро отдам. Не люблю быть в должниках.

– Тем же отдашь?

– Да. Собирайся с духом. Если останешься жив, дам уйти. – Сивый усмехнулся. – Лишнего не возьму.

Сёнге молча смотрел на Безрода. Синие глаза потемнели, сузились, челюсть заходила. Оттнир гордо откинул голову.

– Тебе не напугать меня. Плевать!

Безрод вернулся к Рядяше.

– Не ершись, дурак. Мне твой страх вовсе не нужен.

Сивый повел Рядяшу к выходу. На пороге обернулся, ощерился, бросил с кривой ухмылкой.

– Собирайся с духом, оттнир.

В дружинной избе Безрод уложил Рядяшу на ложе. Совсем обессилел. Ничего, обойдется. Длинная дорога начинается с первого шага. Все понимает, не впервой. Да и сам устал. Сивый ухмыльнулся. Когда ранен, льняная повязка обнимает крепче и нежнее жены, унимает кровь, убаюкивает. Разве не накормит. Впрочем, когда порублен, есть не хочется.

Несколько раз на пороге дружинной избы Безрод нос к носу столкнулся с Корягой. Млеч выжил. Отводил глаза и хмурился. Сивый всегда первый давал дорогу, пристально смотрел вослед и мрачнел. Коряга упорно не заговаривал, глядел в сторону и однажды, когда Безрод замешкался на пороге, просто отпихнул с пути. Сивый, ровно окаменел, вымерз… но потом лишь равнодушно усмехнулся. Прошел в избу и огляделся. Дергунь улыбался, Взмет щерился, Гривач и Остряжь смеялись, как умалишенные. Смеялись, хоть и трудно было смеяться. Гривач так и вовсе закашлялся, жилы на шее вздулись, того и гляди лопнут. Стюжень глядел на все одним глазом и хмурился. Рядяша хотел встать, да рты дуракам позакрывать, но, в конце концов, махнул рукой. Не с ранеными же воевать. Старый ворожец поманил Безрода пальцем.

– Не серчай. Пустое, – шептал Стюжень. – Проживется – перемелется, перемелется – ветром развеется…

Сивый согласно кивал, но отворачивался и мрачно кусал губу. Все верно говорит старик, но отчего-то внутри завьюжило, застудило пуще прежнего. Проживется – перемелется, перемелется – ветром развеется… Который день на счету, но отчего-то не проживается и не мелется. Коряга волком глядит, не подойдет и руки не подаст. И уже не поймешь в чем дело, на самом деле не верит, или себя никак не переборет.

– Вам делить нечего. Нечего! – Но в голосе старого так изрядно горчило, будто понимал, что впустую увещевает. А в глазах Безрода столько стужи разлилось, что стало яснее ясного, чему быть – того не миновать.

– Молчу. И слова не сказал, – буркнул Сивый.

Стюжень вдруг замолчал, отвернулся и уткнулся в изголовье. Слова бесполезны.

– В долг не просил, а если должен – возвращаю. – Прошептал Безрод.

День проходил за днем, седмица текла за седмицей. Безрод привел в губу те десять кораблей, что спрятали в укромной заводи. Отвада сам встречал на берегу ладейный поезд. Сивый первым сошел на берег, и хотел того или нет, попал прямиком в медвежьи объятия князя. Вырываться не стал, но обнял холодно, без души. Пристань огласилась криком, горожане ликовали, бросали в воздух шапки. Как будто все по-прежнему: княжич, победа, удача! Сивый спрятал лицо на груди Отвады, чтобы люди не видели тоскливых глаз, а народ пуще прежнего зашумел. Даже сам почувствовал, как застучало в груди князя. Отвада шевельнутся не смел, боялся спугнуть хрупкое счастье.