Он сел, положил одну ступню на колено другой ноги.

– Прошу тебя, скажи мне, каких действий ты ждала от меня после того, как я все узнаю? Что я буду доволен? Поддержу тебя в твоем намерении погубить свою жизнь? – на его точеном лице промелькнула ярость. Он стиснул зубы, потом медленно выдохнул. – Я не могу позволить тебе запятнать репутацию, поощряя твои эксцентричные выходки и распутство, в котором ты участвуешь. Приятные люди, принадлежащие к воспитанному обществу, не ходят в лабораторию твоего дяди. Если бы твоя мать была жива и увидела твое участие в таких… делах, это убило бы ее.

Я теребила крохотные пуговки на моих перчатках, изо всех сил борясь со слезами. Я злилась на отца за его слова, но больше всего мне не нравилось то, что он, вероятно, прав. Может быть, мама действительно презирала бы мою работу. С самого детства ей велели держаться подальше от всего пугающего из-за ее слабого сердца. Мои неподобающие занятия могли бы убить ее, если бы лихорадка не сделала этого первой. Но как насчет ее уверений, что я могу быть одновременно и сильной, и красивой? Отец наверняка ошибается.

Натаниэль отошел от дверного проема и прошел в комнату. Я не заметила, что он все еще стоял там, но по его потрясенному лицу поняла, что он слышал каждое слово. Мне хотелось сурово нахмурить брови, но у меня не хватало на это сил.

У меня слишком болело сердце.

– С этого момента ты будешь жить по правилам приличного общества, – продолжал отец, удовлетворенный моей покорностью. – Будешь улыбаться и вести беседы с каждым претендентом на твою руку, которого я сочту подходящим для тебя. Больше никаких разговоров о науке или о твоем свихнувшемся дяде, – он встал со стула и оказался передо мной так быстро, что я не смогла удержаться и отпрянула. – Если я еще раз обнаружу, что ты не подчинилась, тебя выставят на улицу. Я не потерплю, чтобы ты снова разнюхивала обстоятельства этого опасного дела. Я достаточно ясно выразился?

Я нахмурилась. Я не понимала того, что только что произошло. Отец и раньше сильно злился, достаточно, чтобы неделями не выпускать меня из дома, но он никогда не угрожал вышвырнуть меня на улицу.

Это противоречило той самой цели, ради которой он держал меня всю жизнь взаперти. Зачем привязывать меня к дому – только затем, чтобы выгнать меня из него?

Я моргала, сдерживая слезы, и пристально смотрела на узор из завитушек на ковре, потом медленно кивнула головой. Я не доверяла голосу. Мне не хотелось отвечать слабым голосом – хватит и того, что я выглядела достаточно слабой, а я знала, что мой голос задрожит под напором эмоций.

Должно быть, отец остался доволен, потому что его тень отодвинулась в сторону от меня, а потом и вовсе исчезла из комнаты. Я слушала, как его тяжелые шаги замирают в коридоре. Когда хлопнула дверь его кабинета, я позволила себе выдохнуть.

Одна-единственная слеза стекла по моей щеке, и я сердито смахнула ее. Я так долго держалась и не сломаюсь перед Натаниэлем. Ни за что.

Вместо того чтобы броситься ко мне, как я ожидала, Натаниэль стоял неподвижно на своем посту у двери, вытянув шею, и смотрел в коридор. Трудно было сказать, стремится ли он убежать или убеждает себя остаться.

– Что пообещал тебе отец за твое предательство? – Его спина окаменела, но он не обернулся. Я встала и подошла ближе. – Должно быть, нечто исключительное. Нечто такое, от чего ты не смог отказаться. Новый костюм? Дорогого коня?

Он покачал головой; его руки, висящие по бокам, задергались. В любое мгновение он готов был искать утешения у своего гребня. Стресс никогда не красил его. Я подобралась ближе, намеренно говорила вызывающим тоном. Я хотела, чтобы он почувствовал мою боль.

– Тогда большое наследство?

Серебряный гребень сверкнул в мигающем свете огня, когда брат провел им по волосам. Я хотел пройти мимо него, но он прошептал:

– Подожди.

Его тон заставил меня остановиться, когда мои шелковые туфельки уже переступали через порог. Его голос звучал не громче писка церковной мыши в огромном соборе.

Я вернулась обратно в комнату и ждала. Я позволю ему произнести свою реплику, а потом уйду. Я плюхнулась в кресло, измученная событиями этого дня, а Натаниэль выглянул, нет ли кого-нибудь в коридоре, а потом закрыл дверь.

Он мерил шагами гостиную, как это свойственно всем мужчинам семьи Уодсворт в минуты волнения; его окружала аура возбуждения и нервозности. Трудно было определить, какая эмоция берет в нем верх. Натаниэль прошел к буфету, взял хрустальный графин и такой же бокал. Он налил себе основательную порцию янтарной жидкости и выпил ее несколькими глотками.

Это было очень не похоже на Натаниэля. Я подалась вперед.

– В чем дело?

Брат покачал головой, все еще стоя перед графином, и налил себе снова.

– Не могу сообразить, с чего начать.

От его полного отвращения тона меня обдало холодом. У меня возникло впечатление, что мы говорим уже не о том, что он рассказал отцу о моем бегстве из дома сегодня утром. Мой гнев растаял. Неужели с отцом еще что-то случилось? Я не могла бы вынести еще одно эмоциональное потрясение. И так приходилось справляться слишком со многим.

– Люди обычно начинают с начала, – ответила я, надеясь не выдать страха и заставить голос звучать ровно. – Скажи мне, что тебя беспокоит. Пожалуйста. Позволь мне помочь.

Натаниэль уставился на хрустальный бокал в своей руке. Казалось, ему легче обращаться к нему и не встречаться с моим обеспокоенным взглядом.

– Я буду говорить быстро, надеюсь, тогда тебе будет не так больно, – он сделал глоток жидкости, набираясь смелости, потом еще глоток. – Мама была не последним пациентом, которого оперировал наш любящий дядя.

Я была признательна ему за то, что он сделал паузу, давая мне время осознать огромное значение его слов. Все в комнате замерло, в том числе мое сердце. Эту тему нам запретили обсуждать и дядя, и отец.

– Он… он пытался добиться успешной трансплантации и с тех пор, как они с отцом были молодыми людьми, – брат потер переносицу. – Отец, которого мучают собственные демоны, реагирует таким образом, потому что знает, что дядя держит кое-что в тайне от тебя.

– В тайне? Я все знаю о прошлых экспериментах дяди, – сказала я, выпрямившись на стуле. – О его попытках спасти жизнь мамы – прежде всего из-за них я начала учиться под его руководством.

– Спасти жизнь, вот как? – Натаниэль с жалостью взглянул на меня. – Ради благополучия Лондона его следовало держать под замком. Он никогда не прекращал свои эксперименты, Одри Роуз. Он только стал лучше их скрывать.

– Это неправда, – я покачала головой. Как мог брат такое подумать о дяде, это возмутительно! – Я бы знала о любых экспериментах.

– Даю слово, это правда. Я надеялся, что с возрастом у тебя пропадет желание учиться у него, и считал, что не нужно разглашать такие… деликатные вопросы, – Натаниэль взял меня за руки и нежно сжимал их, пока я не посмотрела ему в глаза. – Точно так же я не хочу слишком обременять тебя, сестра. Если тебе необходимо время…