– Я лучше буду презираемой уличной женщиной, чем останусь жить в клетке. Нечего читать мне лекции о морали, если вы сами лишены этой добродетели.

Не ожидая его ответа, я выбежала из комнаты, и тишину нарушал только стук моих каблуков. Больше мне не придется сражаться с юбками и корсажами. Я покончила с вещами, которые меня стесняли.

Лаборатория дяди превратилась в руины, как и человек, обитавший в ней.

Вокруг разбросаны бумаги, столы и стулья перевернуты, а слуги нервно мыли полы, ползая на четвереньках, то занимаясь своим делом, то слушая дядины нескончаемые тирады. Я не могла определить, что его так расстроило: разорение его любимой лаборатории или пребывание на волоске от раскрытия его преступлений.

Но я не собиралась уйти отсюда, не выяснив это.

Никогда прежде не видела его в подобном состоянии. Полицейские вернули все материалы из хранилища улик, когда дядю выпустили из Бедлама, но небрежно побросали их в лаборатории. По-видимому, Блэкберн больше не стремился завоевать мое расположение.

– Что за злодеи! – еще один грохот раздался в маленькой комнатке возле главной лаборатории. – Пропали документы за много лет! Я почти решил поджечь Скотленд-Ярд. Что за животных они берут на службу?

Томас вошел в комнату, оценивая взглядом беспорядок. Он поставил на ножки один из перевернутых стульев, потом сел на него; его лицо выражало раздражение.

Я старательно игнорировала его, и он отвечал мне тем же. Ясно, его все еще злит наша ссора. Или, может быть, он почувствовал, что мое подозрение обретает форму и направлено на него.

Дядя почти ничего не помнил о времени, проведенном в сумасшедшем доме. Наркотики оказались слишком сильными, его мозг не смог бороться с ними – по крайней мере, так он утверждал. Он не помнил, как все время бормотал свое имя, не помнил никаких открытий, которые мог сделать, сидя в темноте.

– Не стой там просто так! – заорал дядя, бросая в лицо Томаса пачку бумаг. – Приведи все в порядок! Разбери весь этот чертов хаос! Я не могу работать в такой обстановке!

Не в силах смотреть на это продолжающееся безумие, я медленно подошла к дяде с поднятыми руками, будто он был доведенным до бешенства и загнанным в угол псом. Я представляла себе, что его нервы пришли в расстройство, когда наркотик, который ему давали, улетучился из его организма. Эпизодически случающиеся у дяди вспышки никогда прежде не были такими шумными и беспорядочными.

– Может быть, – я обвела рукой комнату, – нам лучше подождать наверху, пока служанки этим займутся?

У дяди был такой вид, будто он готов спорить, но я ему этого не позволила. Мое отсутствие терпимости теперь распространялось на всех мужчин семьи Уодсворт. Пусть он оказался невиновным в убийствах, совершенных Потрошителем, ему предстоит ответить за другие поступки.

Я указала ему на дверь, не допуская возражений. Может быть, дело было в моем новом наряде или в моих сурово сжатых губах, но дядя очень быстро утратил воинственность. Он вздохнул, плечи его опустились, словно он сдался (или почувствовал облегчение), и он стал подниматься по лестнице.

Мы уселись в гостиной с чашками чая; приятная музыка лилась из машины с паровым двигателем, стоящей в углу.

Томас сидел напротив меня, скрестив руки и сжав зубы. Мое сердце забилось, когда наши взгляды встретились, и от этого по моему телу пробежали искры. Мне хотелось накричать на него, потребовать ответа, почему он утаивал от меня правду, но я прикусила язык – момент был неподходящий.

К следующему пункту повестки дня перейти оказалось труднее. Между нами пролегла река лжи и обмана, которую необходимо преодолеть в самое короткое время.

Я взглянула на дядю. Он бушевал и швырял предметы с той минуты, как я вошла, и до этого самого момента. Даже сейчас его глаза казались слегка остекленевшими, будто видели что-то ужасное, чего больше никто не видел. Во мне разгорался новый гнев – я возмущалась тем, что Блэкберн с ним сделал.

Я хотела было спрятать руки в складках юбки, но остановилась, вспомнив, что теперь у меня нет юбок, в которых можно что бы то ни было прятать.

– Я знаю, что произошло с матерью Томаса.

Томас замер, не донеся чашку до рта, с широко открытыми глазами. Я повернулась к дяде. Туман в его взгляде мгновенно рассеялся, сменился жесткостью, которой я никогда в нем раньше не замечала.

– Что ты имеешь в виду?

Я твердо встретила его яростный взгляд.

– После ее смерти вы с Томасом начали работать вместе. Проводить тайные… эксперименты.

Томас нагнулся вперед, чуть не свалившись со стула. Он, как выслеживающий добычу ястреб, пристально смотрел на дядю и ждал ответа. Если бы я могла расшифровать его поступки!

Дядя изумленно рассмеялся, увидев мое серьезное лицо.

– И какое имеет значение, если это так? Мы не сделали ни одной операции почти за целый год. Все это не имеет отношения к нашему Потрошителю. Некоторых призраков следует оставить спокойно лежать в могиле, племянница.

– А некоторые призраки возвращаются и преследуют нас, дядя. Например, Эмма Элизабет.

Выражение лица дяди было таким же мрачным, как у моего отца, и я боялась, что он прогонит меня за то, что я вторгаюсь в его воспоминания.

Когда он откинулся на спинку стула, скрестив на груди руки и сжав губы, заговорил Томас:

– Понимаю. Вы должны просто ей рассказать.

– Ты ничего не понимаешь, мальчик, – резко ответил дядя. – С твоей стороны будет умнее оставить все как есть.

Я пересекла комнату и с грохотом захлопнула дверь, чтобы обратить на себя их внимание.

– Если бы это не было необходимо для данного расследования, я бы оставила вас в покое. Но так как безумец бродит на свободе, режет женщин на куски и, предположительно, пытается использовать их органы так, как некоторые из присутствующих в этой комнате делали в прошлом, мы не можем позволить себе такой роскоши.

– С формальной точки зрения, мы никогда не пытались использовать органы, – возразил Томас, потом пожал плечами. – Состояние моей матери было слишком тяжелым для такой операции. Мы проверяли более мелкие теории, но, как сказал ваш дядя, мы уже год не делали никаких операций. И то мы просто пришили отрезанный палец, если вам нужны подробности.

– И вы считали правильным скрыть это от меня?

– Мы были немного заняты охотой за убийцей, Уодсворт, – резко ответил Томас. – Прошу прощения за то, что не обсуждал то, что считал… щекотливым. Кроме доктора Уодсворта и теперь вас, я не говорил о матери с тех пор, как она умерла. Особенно учитывая то, что отец счел приличным жениться опять еще до того, как ее тело остыло, а мою мачеху нельзя было обременять заботой о детях, которые не были ее собственными.

– Я… мне очень жаль, Томас.

Он снова пожал плечами и отвел глаза. Я села на бархатный диван. Я не могла в это поверить.