Этта отступила туда, где была раньше, и спряталась за стеной.

То и дело она слышала голоса или тихий рык двигателя и, вытягивая голову, украдкой поглядывала сквозь длинный коридор на улицу в другом его конце. Мимо прокатился ярко-красный автобус, за ним спешили две молодые женщины в юбочных костюмах и пришпиленных к прическам шляпках. Этта болезненно осознала, что на ней платье восемнадцатого века и сдавливающий ребра корсет.

Англия, полупораженно подумала она. Лондон, если ее догадка верна. И мода… 1950-х? Или…

Нет.

Она вновь взглянула на разрушенные стены, свидетельства пожара, людей в военной форме, проходящих мимо дальнего конца коридора.

Военный Лондон.

Вторая мировая война.

Николас, вернувшийся с зажатой под мышкой одеждой, подтвердил догадку девушки. Он переоделся в свежую рубашку и брюки и сменил башмаки на полуботинки. Она могла только вообразить, как бы он объяснил бриджи, чулки и сюртук, в которых прибыл.

– Я не совсем уверен с размером… – начал он, уставившись в землю, передавая ей васильковое платье и подходящий жакет.

Этта изучила платье – V-образный вырез, средняя длина, короткие рукава – и пробежала пальцами по кружевной отделке, которую только заметила.

– Очень красивое, спасибо, – сказала она. А также весьма просторное в талии; хотя при необходимости можно просто затянуть поясом. – Как там?

Николас уставился на нее, пытающуюся вслепую развязать платье, пока Этта, вспыхнув, наконец, не прочистила горло. Он вздрогнул и резко повернулся на пятках, дав ей немного уединения, когда она расстегнула достаточно пуговиц, чтобы стянуть платье через голову.

– Разбирают обломки от вчерашнего налета… все еще ищут выживших, – рассказал он. – Я слышал, как они говорили, что будут двигаться в этом направлении, так что нам лучше поторапливаться.

Этта тоже так думала, но это не помогало ей разоблачаться быстрее. Расцарапанные от падения руки тряслись, дрожь в пальцах никак не унималась.

– Извиняюсь, – пробормотала она, – но мне нужна помощь…

Николас взглянул на нее и тут же повернулся обратно к стене. Этта почувствовала, как по лицу и груди разливается румянец. Корсет и почти прозрачная сорочка. Могла бы хоть руки на груди скрестить!

Он обернулся со страдальческим вздохом. Пока он трудился, девушка следила за быстрыми уверенными движениями его мозолистых рук, стараясь держать руки по швам, пока он, наконец, не справился со шнуровкой.

Его широкие плечи загородили остальной мир; Николас стоял так близко, что она могла бы наклониться вперед, уткнуться лицом между шеей и плечами – могла бы, и на мгновение почувствовала, что может попасть в ловушку собственных желаний, если этого не сделает. На его шее пульсировала жилка, и она не могла оторвать от нее взгляда.

– Готово, – пробормотал он, хотя его пальцы задержались на развязанной шнуровке на секунду дольше, пальцы проскользили по верхнему краю корсета, паря по ткани сорочки. Этта стояла совершенно неподвижно, слишком напуганная, чтобы наклониться вперед, навстречу прикосновению; слишком напуганная, чтобы двигаться или делать что бы то ни было, что положит этому конец.

Голова снова закружилась. Этта почувствовала, как теплое дуновение его вздоха овеяло ключицу, прежде чем он отстранился. Уставившись вниз, Николас произнес теплым, как мед, голосом:

– Чтобы моряк не справился с узлами?

Только когда он снова отвернулся, чтобы дать ей закончить, Этта пришла в себя и вспомнила, что как раз на такой случай прихватила с собой ножницы.

Платье, которое он выбрал, неплохо подошло, но вот ботинками приходилось обходиться теми, кожаными на шнуровке, которые она взяла у Софии, и не обращать внимания, что они жмут, пока не подвернется лучшего варианта. Этта потянулась коснуться сережек, чтобы убедиться, что они по-прежнему на месте.

– Ладно, – проговорила она, перекидывая волосы через плечо. – Как смотрится?

Когда он посмотрел, она твердо сказала себе, что он уставился на ужасный синяк, затянувший половину ее лица, и только на него.

Через пару секунд он сказал:

– Сойдет, пиратка. А теперь скажите, что в действительности говорится в письме вашей матери.

Пока он складывал платье, скатывая ткань в аккуратный сверток, Этта вытащила письмо и закатившуюся на дно сумки ручку. Приложив лист к стене, она начертила поверх письма контуры звезды, изучая поток слов, попавших внутрь. Николас подошел ближе, читая через ее плечо. Вокруг них набирало темп утро, взрываясь голосами, запахом пожаров и бензина; но они притаились в тихом углу коридора, принадлежавшем только им двоим.

– Встань и войди в логово, где тьма наградит тебя твоими полосами. Скажи тиранам, тебе они служить должны, – читала Этта, водя пальцем внутри звезды. – Ищи неведомых богов, чьи уши были глухи к поучению. Стань на плечи памяти. Принеси монету вдовствующей королеве. Помни: истина в рассказе и в конце должен быть финал.

– Боже мой! – в его голосе звенела нотка радости. – Как вы догадались это сделать?

Объясняя как можно меньше, она рассказала ему о секретных посланиях, которые мама прятала в футляр для скрипки и чемодан, когда она путешествовала.

– Она хотела, чтобы вы смогли его прочитать. – Николас почти светился от восторга. – Она думала, что однажды вам, возможно, придется искать астролябию. Вы поняли подсказки?

Этта покачала головой, снова и снова изучая слова, гадая, а вдруг она ошиблась и должна была выбрать другую форму? Слова не имели никакого смысла.

– Если предположить, что это список инструкций, указаний, то, думаю, первую можно пропустить, – сказал Николас, беря у нее письмо. – Вторая «Скажи тиранам, тебе они служить должны» указывает на место, где погиб Натан Хейл, проход, через который мы прошли. Тогда сейчас для нас, скорее, важен смысл следующей: Ищи неведомых богов, чьи уши были глухи к поучению. Она задевает какую-либо струнку вашей памяти?

Беспомощность навалилась на нее, когда она покачала головой, почувствовав, как надежда угасает. Как они разгадают все эти подсказки за семь дней?

Какое отношение «неведомые боги» имеют к Лондону времен Второй мировой войны? Они люди? Определенной веры? Последняя подсказка связывала местоположение прохода со смертью какого-то человека. И использовала песню, которую время от времени распевал ее прадед. Окажется ли следующая подсказка настолько личной, чтобы касаться ее семьи?

Что-то изводило ее, когда она мысленно возвращалась в «Горлицу», лагерь артиллеристов, но она отмахнулась от этого, когда Николас проговорил:

– Поучение… поучение, поучение, поучение…

Он развернулся так быстро, что чуть не сбил ее с ног во второй раз. Глаза юноши пылали, делая черты его лица почти что мальчишескими.