Чтобы уж вбить последний гвоздь в гроб надежды, Этта вытащила губную гармошку из сумки на боку Николаса – гармошка, украденная из сундука Софии, казалась такой же, какую Сайрус использовал, чтобы найти проход в Нью-Йорке, – и быстро, с силой, дунула в нее. Она напрягла уши, пытаясь протиснуться через решетку ворот, словно это помогло бы расслышать звук, которого не было.

– Ничего, – сказал Николас.

– Ничего, – согласилась она, убирая инструмент обратно в сумку и закрывая ее резче, чем требовалось. – Даже если сами статуи вывезли, я надеялась, проход остался на месте.

– Возможно, мы недооценили вашу маму, – предположил он. – Сомневаюсь, чтобы его с легкостью мог найти каждый.

– Мировая война – недостаточное препятствие? – спросила Этта, проводя рукой по лицу. – Ладно… ладно… надо просто это обдумать.

– У меня есть идея, но, боюсь, она ужасна, – сообщил Николас, изучая замок на воротах и еще раз с усилием их дергая.

– Плохая идея лучше никакой, – заметила Этта.

– Я рад, что вы так думаете, потому что она потрясающе плоха. – Он повернулся к ней. – Мы можем обойти музей сзади, и я подсажу вас через ворота. Затем вы проскользнете в здание и возьмете сторожей или смотрителей в заложники, пока те не выдадут информацию о местонахождении статуй.

– Взять в заложники? – переспросила Этта.

– А вы не знали? Так настоящие пираты, вроде Черной бороды, сколотили свои состояния. Он брал выкуп за целые города, – сказал Николас. – Я даже обещаю научить вас стрелять из револьвера.

Вопреки всему, Этта улыбнулась:

– Ценю вашу веру в мои криминальные способности. Но даже если я кого-нибудь там найду, думаю, они просто позвонят в полицию и меня арестуют. Люди, обладающие такими сведениями, сделают все, чтобы защитить их.

Он прислонился к черной решетке.

– Они действительно вывезли все ценности?

Девушка указала на улицы вокруг них – руины, выгоревшие остовы зданий.

– Да, если они поняли, что экспонаты могут быть уничтожены или разграблены. Помню, вы говорили, что не хотите этого знать, но Германия вторглась во Францию и удерживала Париж большую часть войны. Франция точно так же поступила с картинами и скульптурами в Лувре – смотрители и добровольцы вывезли их за город и в итоге сохранили до конца войны.

– Когда я впервые узнал об этой войне, то подумал, Джулиан меня разыгрывает, – признался Николас.

Она кивнула.

– Хорошо, что музей подумал наперед. Одна бомба – и тысяча лет искусства и культуры могли быть потеряны.

Жужжание над головой приковало их взоры. Два самолета – судя по всему, истребители, – накрыв их длинными тенями, пролетали мимо. Николас застыл рядом с ней и, не успела она спросить, что случилось, уже ринулся за ними по тротуару, его глаза устремились к ним с удивлением, от которого у Этты защемило в груди. Она следовала за ним по пятам, впитывая его широко распахнутые глаза, легкую улыбку, пока, наконец, самолеты не исчезли на горизонте.

– Полет, – недоверчиво пробормотал Николас. – Меня не должно удивлять, что люди продолжают придумывать новые потрясающие способы убивать друг дуга с большей точностью, но… – Он покачал головой. – Если мы принимаем, что статуй здесь нет, стоит ли их искать? Или еще раз взглянуть на подсказку и придумать другую отгадку?

– Мне нравится и эта, – упрямо ответила девушка. – Думаю, мы на верном пути. Всего лишь небольшая заминка. Мы разберемся.

Николас фыркнул:

– Небольшая?

Этта отвернулась, изучая ступеньки, ведущие ко входу в музей. Жутковато было видеть их такими безлюдными. Тучи голубей и других птиц расхаживали по двору, словно желая друг другу хорошего дня. Что ты пытаешься сказать мне, мама? Что я должна здесь увидеть?

– Эй, этот корабль еще не затонул, – сказала она, оторвав взгляд от музея. – Может, у нас и один парус, но мы по-прежнему на плаву.

Еще один смешок.

– Я ценю метафору, которую вы для меня подобрали. Не знаю, как в вас уживается… эта чувствительность. Полагаю, когда вы встревожитесь, я пойму, что мы по-настоящему в опасности…

Этта увидела, как молодая элегантная пара пробирается по тротуару в их сторону, пальто женщины казалось ярко-красной кляксой на фоне выгоревших домов. Лицо мужчины скрывали полы шляпы, но он поднял его, приблизившись. Николас отошел ближе к воротам, чтобы дать им пройти. Проходя мимо, мужчина окинул его холодным взглядом, прежде чем пробормотать что-то идущей рядом женщине.

– Мы можем отсюда уйти, прошу вас? – стиснув зубы, пробормотал Николас. – Если здесь ничего нет, думаю, надо уходить.

Но… он же только что собирался перемахивать через забор.

– Что случилось?

– Ничего, – отрезал он. – Пожалуйста, пойдемте.

Девушка посмотрела по сторонам, пытаясь найти источник его беспокойства, но кроме нескольких мужчин и женщин, стоявших на другой стороне улицы, не увидела ничего, что могло бы вызвать подобную реакцию, – помимо очевидного дискомфорта, вызванного тем, что они оказались в чужом месте в чужое время.

– Хорошо, – согласилась она, положив руку ему на спину. Он вздрогнул, отшатнулся, и каждый дюйм Эттиной кожи вспыхнул смущением.

Николас пошел туда, откуда они пришли, Этта тащилась за ним. Она понимала, что юноша не держит в уме никакой цели; он едва ли поднимал взгляд – только чтобы посмотреть на дорогу. Николас остановился и обернулся, лишь когда она застряла на противоположной стороне тротуара, ожидая, пока проедут машины.

Его облегчение, пока он поджидал ее, было столь же осязаемо мягким, сколь гнев – резким, режущим. Этта поспешила на его сторону, но он по-прежнему не двигался; его горло сжалось, когда он сглотнул.

– Вам не нужно ничего объяснять, – сказала она. – Все очень тяжело.

– Дело не в этом – сказал он, напряженно оглядывая улицу. – Просто… обычно смиряешься с определенной «невидимостью», когда… когда выглядишь так, как я. Если честно, на этот раз я не ожидал ничего другого и обнаружил, что мне не нравится внимание. Взгляды.

«Идиотка», – сказала себе Этта. Какой же привилегией было никогда не испытывать необходимости оценивать окружение, оценивать реакцию людей на цвет твоей кожи. Разумеется, он чувствовал себя неуютно. Разумеется. И если он никогда не был в этом времени, то не мог предположить реакцию людей.

– Я не хотел… раздражаться, – пробормотал Николас. Когда он снова взглянул на нее, его глаза уже не были такими дикими, как прежде. – Но я не могу быть тем, кем не являюсь.

– Я бы не хотела, чтобы вы были не таким, какой есть. Хорошо, что вы мне рассказали, – сказала Этта. – Я хочу понимать, как вы себя чувствуете.

Что-то в том, что она сказала, заставило его снова отступить. Едва он открыл рот, Этта поняла, что произойдет, как он попытается увеличить дистанцию между ними.