– Спасибо, милочки.

Девушки ушли, следом за ними ушли и те, что занимались Лейлой. Насколько Каспар понял, ее тоже готовили соответствующим образом, вот только масла на нее, должно быть, пошло раз в десять больше.

Вскоре появилась и сама хозяйка шатра во всем своем великолепии. На ней не было никакой одежды, и в слабом свете масляного светильника тело Лейлы не казалось ужасным. Она была крупна, но хорошо сложена. Каспар знавал немало мужчин, которые дорого бы заплатили за ночь с такой женщиной.

Впрочем, он и сам почувствовал пробуждающийся интерес.

Не сводя с Каспара немигающего, гипнотизирующего взгляда, Лейла медленно приблизилась и опустилась на колени. Затем, помедлив несколько мгновений, легла с ним рядом.

Вблизи она показалась ему еще интереснее, а исходивший от нее жар убеждал Каспара, что эта девушка возлагает на него большие надежды.

– Ну что же, милочка, один глоток чаю, и мы начнем, – сказал он и, разжав кулак, стал разворачивать подарок мессира Маноло.

В свертке оказались какие-то белые блестящие кристаллики. Об их природе Каспар размышлять не стал. Он быстро забросил их на язык и запил тремя глотками чая.

Снадобье скользнуло в желудок, и Каспар почувствовал, как по его телу разливается необыкновенная сила.

Еще через мгновение он был в наилучшей форме и, улыбнувшись Лейле, сказал:

– Ну что же, милочка. Надеюсь, Генриетта никогда об этом не узнает. Поехали…

В тюремной яме было темно. Свет от костров в нее не попадал, а потому сидеть на самом дне было скучно.

Бертран, мессир Маноло, Углук и Фундинул квартировали в одной ее стороне, подальше от угла, который использовался узниками как отхожее место.

Судя по силе запаха, стоявшего в яме, она повидала немало пленников. Кто знает, как сложилась их судьба.

– Наверное, здесь принято продавать пленных в рабство, – предположил Бертран.

– Или съедать, – угрюмо заметил Углук, который, когда был голоден, видел мир довольно однобоко.

– Я вот что думаю, – вступил в разговор Фундинул, – они вообще люди?

– Конечно, люди, – ответил ему мессир Маноло.

– Почему же они не говорят на ярити?

– Потому что у степняков свой язык.

– Свой язык, значит, они не люди, а степняки. Люди говорят на ярити. И потом они какие-то невысокие. Некоторые из них не выше, чем высокорослый гном. Иногда гномы бывают довольно высокими, вы знали об этом, мессир Маноло?

– Конечно, – ответил тот, пряча в темноте улыбку. – И все-таки, Фундинул, это люди.

– Но они не говорят на ярити, – стоял на своем гном.

– Просто у них нет необходимости учить этот язык. Вот ты откуда знаешь ярити?

– Я много работал в городах среди людей. В королевстве Санбей у меня был дядя, я переехал у нему учиться мастерству, когда мне было десять лет. Дядя научил меня всему, что знал сам, но потом он умер, и я переехал в другой город. Там снова работал кузнецом и осваивал вторую ступень мастера. Кругом всегда было много людей. Мне приходилось и торговать на рынке, и принимать заказы. Поэтому и на ярити я говорю лучше, чем некоторые жители города Ливена.

– Тут я с тобой согласен, – сказал мессир. – А ты, Углук, – обратился он к орку, – откуда ты знаешь язык людей?

– Ну, это очень просто. – Углук вздохнул, с трудом отвлекаясь от мыслей о еде. – Я воюю с пятнадцати лет. Сначала воевал за оркского князя Барнака, потом с сотней других орков меня взяли в дружину принца Лавеллы. Лавелла воевал со своими братьями, и работы у нас хватало. Пока орков было много, я говорил только на родном языке. Но войска принца двигались все дальше и пополнялись людьми взамен убитых солдат. А пополнять орков было некем – мы были на землях людей.

Вскоре нас осталось всего семеро, и мне поневоле пришлось осваивать ярити.

С тех пор прошло еще десять лет, и все это время я переходил из войска в войско. С войны – на войну. Где-то не было вообще ни одного орка. Где-то их набиралось с десяток. Одним словом, ярити стал для меня главным языком, а родной язык я даже немного забываю.

– Твоя история нам ясна, – сказал мессир.

– Да-а-а, – протянул Фундинул. – А где, интересно, выучил ярити Аркуэнон?

– Об этом ты спросишь его, когда мы снова будем вместе.

– А мы будем вместе, мессир?

– Обязательно будем.

– Это зависит от того, удастся ли Каспару обслужить эту, извините за выражение, корову, – сказал Бертран.

– Мне удалось передать ему надежный порошок, – признался мессир Маноло. – Он должен помочь. Если Каспар справится, у Мансура будет одним поводом меньше убить нас.

– Такие, как Мансур, быстро находят другой повод, – заметил Углук. – Мне приходилось видеть таких предводителей. Он все время чего-то боится, поэтому старается убивать каждый день. И тогда ему кажется, что он сильный и никого не боится.

Сверху послышались какие-то крики.

Они были жалобными и протяжными, как будто кто-то звал на помощь.

– Интересно, что у них там еще приключилось? – сказал Бертран.

– Да ничего особенного, – ответил мессир Маноло. – Это Каспар спасает всех нас с помощью моего снадобья.

– Так вы думаете, что это кричит… – начал было Бертран и замолчал.

Теперь стоны сменились громкими ритмичными выкриками, стали слышны и комментарии, которыми обменивались стоявшие возле ямы воины.

– Мне кажется, он справляется, – пришел к выводу Бертран, немного послушав.

– Об этом говорить еще рано, – заметил Углук. – Сейчас, может быть, и справляется, но ночь еще не закончилась. Еще неизвестно, что с ним станется утром.

Неожиданно над краем ямы показалось чье-то лицо.

Алые сполохи от горевшего неподалеку костра делали лицо зловещим.

Степняк крикнул несколько фраз на своем языке, а затем добавил на ярити:

– Шакалы!

Он поднял над головой большой котел и, перевернув его, высыпал на пленников целую кучу костей.

Решив, что шутка удалась, он радостно захохотал. Вскоре к нему присоединились еще двое кочевников, которые разделили радость своего товарища. Поболтав немного и поочередно сплюнув в яму, степняки ушли.

Тем временем Каспар трудился на совесть. Его легкие работали как кузнечные мехи, по лицу струился горький пот, а сам он, не сбавляя темпа, словно одержимый смотрел куда-то далеко, на одному ему лишь видимую звезду.

Первый час Лейле такое усердие только нравилось.

На втором часе она, наконец расшевелившись, начала постанывать, кричать и в течение третьего часа несколько раз оглашала стойбище криками счастья.