Пока в начале войны на Черном море господствовал русский флот, турки не могли и думать о том, чтобы серьезно заботиться об абазах; но как только, благодаря вступлению в Черное море англо-французского флота, русские силы были ослаблены и сношение с абазским берегом сделалось свободным, Порта решила взять руководство делами на Кавказе и абазским народом в свои руки.

По турецким понятиям, каждая страна, населенная магометанами, принадлежит по праву султану. Абазы были мусульманами, турецкие государственные люди не находили поэтому нужным спрашивать их, кому они желают подчиняться – мусульманин не имеет национальности. Но одно обстоятельство наполнило Порту беспокойством и недоверием. Наиб, сделавшийся таким могущественным, был в Абазии заместителем имама Дагестана; он всегда выступал от имени Шамиля и никогда не упоминал имя султана; поэтому в Константинополе опасались, что наиб не очень будет склонен, обойдя Шамиля, перейти под непосредственное начальство султана, но даже и в этом случае сам он казался Порте слишком сильным и самостоятельным, так что они предпочли бы поставить во главе абазов менее независимого и более надежного человека.

Выступить открыто против Мохамед-Эмина и объявить его лишенным своего положения было бы неполитично, во-первых, потому, что наиб мог бы и не послушаться приказа султана, а он стоял слишком крепко, чтобы его можно было принудить к этому силой; во-вторых, потому, что пришлось бы вступить в открытую ссору с шейхом Шамилем. Наконец, потому, что старотурецкая фанатично магометанская партия, которая очень сильна в Константинополе и которая шейха Шамиля и его наиба Мохамед-Эмина считала святыми и высокочтимыми людьми, настороженно отнеслась бы к открытому выступлению правительства против них. Поэтому Порта придумала средства, которые могли бы подорвать могущество наиба без большего шума, и искала людей, которых можно было бы использовать для этой цели.

В Константинополе не имели верного представления о стране и людях Абазии и турецкие сановники слишком легко верили обманам, которые им преподносили различные хитрые и корыстолюбивые лица. Читатель, наверное, помнит о выданном по требованию русского посольства в Адрианополе князе Зан-оглы Сефер-бее. Находясь в приятном заточении, этот добрый человек решительно отклонял всякие предложения к бегству в Абазию, которые ему часто делались высокими лицами. Он хорошо знал, что в Абазии, где он был чужой, ничего не сможет достигнуть без поддержки Порты; с татарской хитростью он рассчитал, что ему будет гораздо выгоднее сделаться значительным человеком у турок, получать хорошую пенсию и издали представлять из себя для абазов важную личность, страдающую за них и настолько опасную для русских, что эти последние потребовали его интернирования, чем возвращаться в Абазию, куда ему во время его более двадцатилетнего пребывания в Адрианополе была открыта дорога сотни раз. Он стал очень стар, толст и тяжел на подъем, его духовные способности, от природы более чем посредственные, при двадцатипятилетнем бездействии не могли развиваться; в молодости он был смелым наездником, одним из лучших стрелков и прославленным в степях Кубани конокрадом. Взятый в плен русскими, он был определен в мусульманский добровольческий полк, участвовал в авангарде Платова в походах 1813–1815 годов и при этом увидел Париж. Освобожденный русскими, он поступил на частную службу пашой в Анапу и, после заключения мира в Адрианополе, приехал, как уже сообщалось выше, с депутацией адыгов в Константинополь. Этот старый человек видел, следовательно, много, но никогда не нес ни одной серьезной службы и не занимал какого-либо важного места. Порта решила послать его каймаком[68] в Абазию. Его татарское происхождение, ложный взгляд, что он пользуется значительным влиянием в народе, особенно же протекция шурина султана, Мохамед-Али-паши, военного министра в то время, хорошо рекомендовали его турецкому правительству. После его прибытия в Константинополь в диване[69] обсуждался вопрос об экспедиции в Черкесию [70]. Сефер– бей, хотя ежеминутно и уверял, что страна с нетерпением ожидает его прибытия, требовал, однако, не менее целого армейского корпуса, чтобы изгнать наиба и завладеть страной. В самом диване мнения разделились: Мохамед-Али-паша поддерживал со всей энергией кандидатуру Сефер-бея; Рашид-паша, хотя и не был знаком с положением в Абазии, заметил, что старый Сефер-бей, кажется, более обещает, чем может сделать, и предложил дать ему помощника в лице Безед-паши. Этот Безед-паша был молодой абазский раб, которого Рашид-паша воспитал в Париже и потом сделал своим секретарем и пашой: так как он в умственном отношении намного превосходил старого Сефера и еще имел то преимущество, что хоть он был и раб, но все-таки урожденный абаз, то предложение Рашид-паши было принято во внимание. Только один министр дивана, Фети-Ахмед-паша – шурин султана и мушир Тофанэ [71], был дальновиднее, чем все остальные, и был поэтому совершенно противоположного мнения. Он предложил назначить наиба министром и каймаком, доставить ему фирман султана, послать ему отряд регулярного войска, артиллерии и денег и положиться на его лояльность. Но об этом большинство членов дивана не хотело и слышать.

Из этих противоположных мнений самых влиятельных министров, естественно, должно было выйти что-нибудь непрактичное, и так как хотели угодить каждому из трех министров, то была взята средняя линия, чем все было испорчено и было парализовано участие абазов в войне. Было решено назначить князя Заноглы Сефер-бея мирмираном[72] и генерал-губернатором Черкесии. Каждая из четырех народностей Абазии должна была, кроме того, получить еще заместителя генерал-губернатора, также с чином мирмирана. Губернатором Шапсугии был назначен живущий там богатый турецкий купец Хаджи-Измаил, который много лет жил в стране, был очень уважаем и находился в кровном родстве со многими абазскими фамилиями. Абадзехия была предоставлена наибу Мохамед-Эмину, от которого нельзя было избавиться, как губернатора. В Убыхию был назначен губернатором любимец Рашид-паши Безед-паша; в Южной Абазии был утвержден в своей должности князь Александр. Всем губернаторам были заготовлены фирманы на титул паши и о назначении в мирмираны.

Эта политика не удовлетворяла никого, кроме Сефер-бея. Назначение Сефера, который был в Абазии представителем старо-черкесской дворянской партии, влияние которой народ только что уничтожил, было, так сказать, недружелюбным шагом Порты против адыгской массы; назначение турка Хаджи-Измаила было принято равнодушно; зато назначение Безед-паши, ими проданного раба, сильно возмутило дворян и свободных в Убыхии. Они не могли понять, какие заслуги мог иметь этот молодой раб (ему было 24 года), чтобы его послали в качестве их начальника, и когда они узнали об этих заслугах, то Безед-паше нечего было делать более в Убыхии. Князь Александр не нуждался в назначении пашой и был бы очень рад освободиться от протекции России, но не с тем, чтобы попасть под господство Турции. Мохамед-Эмин