В режиме жесткого сухого закона, лишенные гитар, тени научных работников у вечернего костра выглядели удручающе.

— «Хмуритжя не надо, Лада», — отчаянно вспыхивала иногда веселая песенка и тут же опадала.

Ночевали в палатках по трое-четверо, Шевляков с Тутманом жили в мазанке-люксе, из двух комнат, видимо, бывшей конторе. Меня пригласил на постой сын Шевлякова Славик — двенадцатилетний мальчик, начитанный и размышляющий.

Меня немного тяготила его дружба, я не умею обращаться с детьми, да и с какой стати. Из десяти Сашкиных лет я не видел его девять.

Но это было лучше, чем с кем-нибудь в палатке, в окошко мазанки залетали ласточки, Славик поставил для себя раскладушку, уступил мне кровать. Была у него книга без обложки, дореволюционное издание, что-то вроде антологии русской поэзии, где самыми младшими были Мандельштам и Волошин.

Днями я долбал с азартом стены, а вечерами мы пили кофе — у Славика была спиртовка, и говорили о поэзии, о Грине, о прочих мужских делах.

Иногда я сопровождал его на заставу. Степь на закате была восхитительна — Славик слал радиограммы матери. Игорь, начальник заставы, старший лейтенант, тайком от Славика угощал меня водкой, мичман Олег при этом хохотал, потирал руки, вытирал черные усы, прикладывал палец к губам.

Разрушать было легко и приятно, я долбил ломом, крушил кувалдой, рискованно подпрыгивал на крыше, помогая ей обрушиться, физическая усталость была мне в радость.

Отработав вечернее общение, я закрывал глаза. Сна не было, была тяжесть и неизбывное недоумение. Полежав с полчаса, я выходил покурить, таращился на звезды, избегая смотреть на луну. Мне казалось, она предала меня. Через некоторое время появлялся Славик, молча сидел у порога, как Саид из «Белого солнца пустыни».

Два раза мы с одесситом Юрой на катере отвозили Шевлякова к барже, баржа уходила, мы причаливали к землечерпалке, пили там, стесняясь, обещая возместить, белый портвейн.

Первый обед на косе оскорбил меня: ученая тетя сварила суп из частика в томате. Я бросился к Юре, вместе мы подошли к Шевлякову и объяснили, что находимся посреди моря, в котором обитает великолепная свежая рыба. Киевлянин сурово нахмурился, потом скомандовал:

— Ладно, берите «Шельф», только к восьми утра катер должен быть на работе. И еще — если рыбы не будет в должном количестве, сочту это баловством, недостойным серьезных людей.

Мы вышли в пять утра, прихватив с собой двух настырных охотников, мы стали на банке недалеко от землечерпалки, на глубине семи-восьми метров. Улов превзошел даже мои ожидания. За два часа мы наловили ведро великолепных бобырей, и второе ведро — никто не верит — кнутов невиданных размеров: восемь штук поместилось в ведре. После этого мы с Юрой выходили несколько раз после работы, но — вечерело, с нами был Славик, это было не то.

В отсутствие Шевлякова командовал Тутман, это ничего не меняло, но дышалось легче.

На восьмое утро прибежал матрос с заставы и объявил, что в Одессе холера. Шевляков с Тутманом бросились в «Шельфе» на заставу, прихватив Славика, все перестали работать и загалдели. У меня забилось сердце — любым способом я должен остаться.

Вернувшийся Шевляков собрал народ.

— Товарищи, в Одессе холера, рецидив семидесятого года. Нам предстоит срочная эвакуация. Объявлен карантин, вероятно, он продлится сорок дней, — мы не продержимся, — продуктов, сами понимаете, не хватит. Но если вы изъявите единодушное желание, мы останемся и будем, — он усмехнулся, — просить Карла снабжать нас рыбой.

Киевляне злобно покосились на меня.

— Желающих нет? — Шевляков посмотрел на часы. — Сейчас десять. В два часа уйдет последняя баржа. Земснаряд уйдет вечером. Вопросы есть? Тогда — собираться. Портящиеся продукты — зарыть. Консервы и крупы — оставить. Может, удастся пройти обсервацию — это шесть дней, — тогда вернемся. В любом случае продукты в порт не пропустят.

Славик аккуратно собирал сумку. Я сидел на пороге и курил. Люди суетились на берегу, собирали палатки, звонко, как никогда, перекликались. Две тетки понесли закапывать рыбу и сливочное масло. Большой кусок, килограмма полтора. Подошел Юра.

— Я поеду земснарядом. Надо «Шельф» притаранить. Ты как?

Я обрадовался.

— Подумаю, наверное, с тобой.

— Тогда чего суетиться, — сказал Юра. — Скупаться, что ли, напоследок? — и медленно пошел к морю.

— Представляешь, — сказал появившийся Боря, — досада какая, — он поднял тяжелый полиэтиленовый кулек, — семнадцать антрекотов. Это наш Жак Ив Кусто жидился. Я ему — давай скорее схаваем, еще привезем, а он… Вот теперь зарывай, не на заставу же везти.

— Давай я отвезу на землечерпалку, команда съест.

— А ты что, не с нами? Чего это?

— Да народу и так много. И потом — Юре надо с «Шельфом» помочь.

— Без тебя разберутся.

— Да я еще обещал Степану портрет его нарисовать. Когда теперь.

— Ну, смотри. Завтра вечером у Мориса?

— Постараюсь.

— Ну на, держи, — он протянул мне пакет с мясом. — Не напивайся. Пойду, погоняю всю эту черемшину. — Он направился к палаткам поступью Радамеса.

Славик вышел из мазанки.

— Так вы не с нами?

— Тесно, Славик.

— Я понимаю, я бы тоже. Но отцу нельзя — он должен быть со всеми, а мне не позволит — вы же придете ночью.

— Ничего, Славик, скоро увидимся, твой отец приглашал меня в гости, — соврал я.

— Возьмите на память, — Славик протянул мне антологию, — это моя собственная.

— А ты…

— Возьмите, — Славик нахмурился.

В два приема перебирались на баржу, Шевляков, садясь в катер, показывал пальцем в мою сторону, Боря, наклонившись, объяснил, Шевляков махнул рукой. Катер было завелся, потом заглох, Славик выскочил на берег и побежал ко мне. Я торопливо пошел навстречу.

— Карл, — запыхавшись, сказал пацан, — я вам оставил спиртовку. Она под кроватью. Счастливо. Я вам завидую…

От Юры отделаться было легко: когда он направился к землечерпалке, я был далеко в степи.

«30 сентября 1974 г. Ну вот я и один. Даже не верится. Перед Юрой неудобно, ну да ладно, ему то что. Уже забыл, наверное. Но Славик каков! Понятно, единственный живой человек. Как это пишут дневники? Стыдно и смешно. Мастер, правда, говорил: „писатель обязан вести дневник“. Ну веду. Тьфу. Как можно написать слово тьфу! Идиотизм. Я — Август? холодеет кровь… Будешь ерничать — порву! Эта инфантильная бодяга с необитаемым островом под боком у пограничников… Я не инфантильный, я бедный, как ребенок. Дети все бедные. Они зависят, я тоже завишу — и от людей, и от обстоятельств. Деньги не зависят от личных качеств, они на роду написаны. Нищета — тоже другое дело, как все крайнее. У нищих другая психология. И мораль другая. Они не экономят, им все должны. Нищие могут быть юродивыми, могут — царями. Или и то и другое вместе. Ван-Гог — типичный нищий. Я — нормальный мужик, только у меня нет имущества. Я как в той русской сказке — подкармливаю птицу, меня несущую, отрезая мало-помалу от собственной задницы.