И тут в его памяти непроизвольно всплыли наставления деда: «Никогда не сдавайся! Даже если покажется, что нет никакого выхода. Борись до конца, до самой последней возможности!»

— Правые — навались! Левые — табань[88]! — раздались громкие команды Петра, перекрывающие гул прибрежного наката.

Матросы, подчиняясь воле командира, дружно и, как ему показалось, с радостной яростью — раз работаем— значит, живем! — навалились на весла. Ялик успел развернуться кормой к набегавшей волне, а откатная, ударив в основание набегавшей, заставила ту преждевременно разрушиться. Этих мгновений оказалось достаточно, чтобы огромная следующая волна, снова накатив, подхватила утлое суденышко и стремительно понесла его вперед. Когда она окончательно опрокинулась, ялик оказался почти у самого берега.

— Оба борта — навались! — громко отдал команду Петр, стараясь удержать шлюпку от сползания в море.

Гребцы отчаянно навалились на весла и — о чудо! — ялик коснулся килем прибрежного песка. Вода схлынула.

— Шлюпку на берег! — прокричал Петр.

Матросы, на помощь которым бросились еще трое, чудом спасшихся с разбитой «шестерки» и с замиранием сердца наблюдавших за борьбой ялика, одним махом вынесли шлюпку в зону недосягаемости волн.

— Обтянуть канатом ствол вон того дерева! — приказал Петр, указав на одиноко растущее в саженях пятнадцати толстое дерево.

Когда работа была выполнена, он зажег фальшфейер, который еще на палубе фрегата предусмотрительно засунул за пазуху мундира, и высоко поднял его над головой. С корабля сквозь гул наката донеслось многоголосое дружное «ура!».

«Если бы не их благородие, то были бы мы, братцы, на дне морском, как и ваши товарищи», — услышал Петр за своей спиной: кто-то из матросов, уважительно пояснял спасшимся с «шестерки». Моряки обнимались, и это было высшей наградой для лейтенанта, стоявшего на ветру с поднятым вверх зажженным факелом…

Трос, закрепленный на берегу, обтянули, и на фрегате матросы под руководством старшего офицера стали готовить плоты к спуску на воду.

— Все-таки какой молодец Петр Михайлович! — воскликнул командир, находившийся в приподнятом настроении от удачно проведенной операции.

— Вы, Отто Карлович, имеете в виду лейтенанта, бывшего на руле ялика? — спросил вице-адмирал.

— Именно его, Константин Николаевич!

Тот хитровато посмотрел на Кремера:

— Так позвольте полюбопытствовать, по каким это критериям вы выбрали из полусотни офицеров фрегата именно его?

— Трудно сказать, Константин Николаевич… Лейтенант Чуркин такой же исполнительный и способный офицер, как и все остальные. Наверное, я вспомнил о его родовых корнях. Это и определило мое решение.

— И каковы же эти корни? — заинтересованно спросил тот.

— Петр Михайлович воспитывался его дедом, Шуваловым Андреем Петровичем. А этот самый дед был известным мореплавателем, путешественником и ученым.

— Постойте-постойте, Отто Карлович… Это случайно не автор ли известного приключенческого романа, которым зачитывались мы с товарищами по Морскому корпусу?

— Он самый, Константин Николаевич, — облегченно вздохнул капитан 1-го ранга.

Вице-адмирал задумался:

— Надо будет не терять этого лейтенанта из вида. Со временем из него, несомненно, получится достойный командир корабля.

Подошедший старший офицер доложил о готовности первого плота к отплытию.

— Ваше высочество! — обратился Посьет к цесаревичу лейтенанту Романову. — Не соизволите ли возглавить команду плота?

Тот гневно глянул на вице-адмирала:

— Если у меня, ваше превосходительство, есть право выбора, то я не хотел бы покидать фрегат одним из первых.

— Воля ваша, Алексей Александрович, принимать решения, не касающиеся, разумеется, службы.

Посьет остался доволен достойным ответом своего воспитанника в присутствии всей команды. Вице-адмирал исполнил свой долг перед государем, облачившим его властью и чрезвычайными полномочиями по отношению к сотням моряков, оказавшимся в трагическом положении, предложив наследнику престола спасти свою жизнь одним из первых — во имя династических интересов России. За Алексеем Александровичем оставалось право выбора, и тот огласил его перед сослуживцами, попавшими вместе с ним в беду.

Матросы, перехватывая руками спасительный трос, заведенный с борта на берег, медленно, но упорно, продвигали плот со своими товарищами через вздыбившееся море. Настил плота, тяжко переваливающегося через пенящиеся гребни, намеревался уйти из-под ног, но моряки не сдавались, и плот наконец-то достиг спасительного берега. Все напряженно следившие за ним с фрегата, содрогавшегося от ударов волн, облегченно вздохнули — путь к спасению был проложен.

Опустевший плот снова подтянули за трос к борту, и на него высадилась очередная команда для своза на берег. Стало уже несколько светлее, и моряки повеселели. Посыпались шутки, когда кто-либо из них оступался на скользком настиле плота и плюхался на него задом. Переправа была налажена, и только после этого его императорское высочество согласился покинуть фрегат.

Плоты уже не подтягивали назад к борту, их бросали на берегу. На судне оставалось все меньше и меньше матросов, те выбились из сил и использовали теперь запасные плоты, заготовленные впрок.

На последнем плоту переправились на берег и вице-адмирал Посьет с капитаном 1-го ранга Кремером. Позже всех на плот ступил Отто Карлович — в соответствии с Морским уставом командир обязан покидать свой корабль последним…

На берегу адмирал был встречен командой, построенной во фронт.

— Лейтенант Чуркин, выйти из строя! — приказал он.

— Есть! — ответил Петр и строевым шагом вышел из группы офицеров, стоявших на правом фланге, остановившись в трех шагах перед адмиралом.

— Вы, Петр Михайлович, своим подвигом спасли жизни семисот пятидесяти офицерам, матросам и средним чинам, — громко произнес адмирал, чтобы сквозь гул прибоя и завывания ветра его услышали все, и вдруг осекся, заметив седую прядь, выбившуюся из-под фуражки лейтенанта. Любые, самые возвышенные слова теряли всякий смысл перед видом этой пряди на голове молодого офицера. Проглотив комок, застрявший в горле, адмирал напряженным голосом произнес одно: — Благодарю за службу!

— Служу Отечеству! — четко ответил лейтенант, вскинув голову.

Командир подошел и горячо обнял его. Все семьсот пятьдесят человек не по команде, а по зову сердца дружно грянули «ура!». На глазах Петра выступили слезы: это было высшим признанием его заслуги за их спасенные жизни…

А адмирал приказал отслужить благодарственный молебен и панихиду по погибшим товарищам.