1930 год, как ранее в 1918 году, усилия частных торговцев по извлечению прибыли во все более рискованных условиях дефицита, снижения цен и растущих налогов казались политикам, имеющим предубеждения по отношению к коммерческой деятельности, причиной экономических сбоев, а не их симптомом.

При всем переполохе вокруг рынка текстиля, он оставался одним из самых централизованных сегментов потребительской экономики. Хотя власти еще все заботило то, что через руки частных торговцев проходит даже минимальная доля заводской текстильной продукции, состояние рынка тканей тем не менее поддерживало их уверенность в том, что социалистический сектор занимает «командные высоты» экономики. Менее централизованные секторы экономики, особенно рынки сельскохозяйственной продукции и сырья, не давали чиновникам подобных поводов для самоуспокоения. Одно дело – осуществлять государственный контроль рынка, имея дело с национализированными заводами, и совсем другое – с отдельными крестьянами, которые сами поставляли товары. Читатель помнит, что именно сельскохозяйственные товары (зерно, мясо, фрукты, пиломатериалы, кожа, рыба и вино) обеспечивали и обогащали самых крупных частных предпринимателей периода НЭПа. Частные торговцы на этих рынках конкурировали с социалистическими, так как были в состоянии заключать сделки на более выгодных условиях, чем считали приемлемым советские политики. В итоге закупщикам для социалистического сектора приходилось либо идти навстречу ожиданиям крестьян, предлагая не меньше, чем их конкуренты из частного сектора, либо прибегать к принуждению – подходу все более привлекательному в контексте стремительного роста затрат на снабжение. Хотя рынки этих товаров и значительно отличались от текстильного, здесь идея полезности частного предпринимательства также пострадала из-за товарного голода второй половины десятилетия. Очередным поворотным моментом стал 1926/1927 налоговый год, когда советскую политику по отношению к частной торговле снова стала определять возобновившаяся классовая война.

Самой явной демонстрацией этих изменений является рынок кожаных изделий, на котором на протяжении большей части периода НЭПа важнейшую роль играли частные торговцы. Кустари производили до 80 % обуви и кожаных изделий, продавая их как через кооперативы, так и – в большей степени – через собственные мастерские или частные лавки. На рынке обуви количество частных торговых предприятий по отношению к магазинам социалистического сектора составляло шестнадцать к одному, и на них приходилось 68 % объема продаж всей обуви [Внутренняя торговля СССР за 1924/1925-1925/1926 годы… 1928:39][231]. В то время как горожане отвергали ткани кустарного производства в пользу промышленного текстиля, проведенные в Москве и Харькове в середине 1920-х годов опросы показали, что обувь потребители, напротив, предпочитали покупать кустарного производства. Товары сапожников были практичными и недорогими по сравнению с обувью «праздного» стиля, которую производил крупнейший советский завод «Скороход» [Banerji 1997: 111][232].

Частные торговцы занимали удобное положение посредников между крестьянами-поставщиками кожсырья и большим числом кустарей-дубильщиков и обувщиков. В 1925/1926 году Всесоюзный кожевенный синдикат едва контролировал половину оборота кожсырья, при этом на долю частников, которые чаще всего торговали в малых масштабах в одном регионе, приходилось 46 % [Лиманов 1927: 50, 55]. То, что произошло на кожевенном рынке в следующие несколько лет, отражало общую тенденцию всех сфер крестьянского производства. Ради сохранения своих командных высот (это понятие охватывало крупнейшие сырьевые рынки, а также крупномасштабное производство) власти аннулировали арендные контракты кожевенных заводов и удвоили свои усилия по монополизации того, что они называли заготовками, то есть первичных закупок кожсырья. Крестьян принуждали подписывать соглашения, по которым они должны были продавать Всесоюзному кожевенному синдикату определенный объем кожсырья по установленной цене[233]. Однако в контексте усиливающегося дефицита текстиля, металлических изделий и других товаров первой необходимости назначенные правительством низкие цены снижали стимул крестьян продавать свое сырье. Последовал дефицит. В конечном итоге попытки государства монополизировать рынок кожевенного сырья возымели обратный эффект: смягчая условия сделок так, чтобы пробудить интерес крестьян, частные торговцы сумели захватить даже большую долю рынка, чем имели раньше.

В последнее время обнаруживается все больше информации о последовавших за этим правительственным фиаско репрессиях против торговцев кожей. Согласно недавно опубликованным документам, ОГПУ провело свою первую «операцию» против частных торговцев кожевенного рынка с ноября 1926 по май 1927 года [Трагедия советской деревни 1999–2000, 1: 86–88]. В Ленинграде эта операция спровоцировала «крупные аресты среди торговцев кожевенными изделиями» и последующую ликвидацию пяти компаний[234]. Хотя подобный поворот событий был признан успешным (кожевенный синдикат впоследствии перевыполнил план заготовок на 5 %), он не помешал «частному капиталу» возобновить свою деятельность «под личиной спекулянтов/перекупщиков» следующей осенью. Частные торговцы снова платили за кожсырье на 50-100 % больше, чем государство, «подрывая возможность Всесоюзного кожевенного синдиката выполнить свою программу заготовок» [Тамже: 86–88; 100–102]. В связи с этим в сентябре экономическое управление ОГПУ приказало местным правоохранительным органам начать «детальное и всестороннее исследование материалов, касающихся рынка кожевенного сырья» с целью установить личности частных забойщиков, торговцев кожсырьем, дубильщиков, торговцев дубленой шкурой, продавцов разных кожевенных продуктов и их представителей, а также частных лавочников, в ассортименте которых были кожевенные изделия. В список были включены даже продавцы химических солей, используемых при дублении кожи [Там же: 86–88]. Вооружившись списком имен, экономическое управление предложило Высшему совету народного хозяйства (ВСНХ) провести еще одну, более масштабную операцию. ВСНХ ее одобрил, но направил предложение в Совнарком. К концу апреля 1928 года в ходе первых «массовых операций» сталинской эпохи было арестовано в качестве «спекулянтов и антисоветских элементов» 2964 «частника», занятых на кожевенном рынке[235].

По поводу этого инцидента можно сделать несколько замечаний. В том, что касается принятия бюрократических решений, данный эпизод представляет ОГПУ как активного участника развития экономической и социальной политики в 1926–1927 годах. ОГПУ подготовило эту операцию по собственной инициативе, предложив ее проведение традиционным руководящим органам только после составления списка имен. Кроме того, решение реализовать эту операцию было принято не в партийной части структуры власти, а в высших кругах правительства. Оно открыто обсуждалось на расширенном совещании коллегии Совнаркома (несколько месяцев спустя, отвечая на вопрос об этом совещании, секретарь Рыкова в основном вспоминала пламенную речь А. Д. Цюрупы, выступившего против этого предложения), хотя Рыков предпочел не выносить вопрос на голосование. Это собрание показало, что методы ОГПУ всем были известны и в необходимости разъяснять их вслух никто не нуждался. В записке заместителя председателя ВСНХ Н. Б. Эйсмонта, открывшего обсуждение в Совнаркоме, подробности совещания описаны неоднозначно:

ГПУ <sic!> разработало и подготовилось к «операции» в отношение частников-заготовит[елей] кожсырья. Положение на рынке таково, что ВСНХ и мы одобрили эту «операцию», но ее необходимо провести крайне осторожно, без лишнего шума, без больших арестов и по согласованию [с] местными парткомами. Все это ГПУ предусматривает. Но без Вашего ведома пойти на это нельзя[236].