Милорд похлопал своего коня по шее и тот увеличил свою скорость, а мой Огонек последовал за ним. Только выехав за пределы жилых домов и ступив на дорогу, ведущую прямо к его замку, милорд остановился и ответил мне:

— Когда я взял замок и вошел в королевские покои, они были мертвы! И не я приложил руку к их смерти! — Его тело напряглось, но сразу же расслабилось, а по лицу прошла серая тень явного неудовольствия, адресованная мне. — Уцелел лишь молодой наследник. Мои воины ранили его и привели ко мне. И вы задаете мне вопросы, принцесса, на которые должны знать ответы.

Я почувствовала себя неуютно после этих слов и довольно холодного тона, и уже пожалела, что задала свой вопрос, но милорд продолжил рассказ:

— В этой стране, Лиина, — легкий взмах руки очертил окружавшее нас пространство, — я слыву безжалостным убийцей и жестоким правителем, и поверьте мне, подарив Рэймонду жизнь, я без сожаления отниму ее в свое время.

Тронув коня, он снова увлек всех нас за собой, и мои мысли галопом помчались вместе с моим конем. Господи! Это Рэймонд был наследником и будущим правителем Элидии!

Я даже не осознала, что почувствовала после откровенных слов милорда, но я хорошо помнила, как тяжело выздоравливал Рэй и сколько боли он перенес. Его раны не пытались лечить, и количество старых шрамов на его теле превышало по площади не затронутую ими кожу. Я поняла, откуда они появились, как поняла, кем они были нанесены, и я разозлилась! Но никакие предчувствия не посетили меня в тот момент, хотя милорд прямо пообещал мне убить Рэймонда. Может быть, я была слишком загружена мыслями о самой себе, чтобы рассуждать о ком-то еще? Или в глубине души поняла, что лично мои проблемы только начинаются.

Да и что такое проблемы вообще, тем более, чужие? Можно ли назвать их задачей, которую необходимо решить, или препятствием, которое мы вынуждены преодолевать? А может, проблема — всего лишь неуютное событие, которое нужно просто переждать, ни во что не вмешиваясь?

Должны ли мы решать чужие проблемы? И нужно ли что-то делать, если в наших силах помочь, но никто не просит об этом?

Впервые за всю свою жизнь я задумалась над тем, почему никогда не просила о помощи. При столкновении с любой проблемой моим первым побуждением всегда было действие — и действие автономное и самостоятельное. Я искренне считала, что только я должна и могу справиться с тем, что мне угрожало.

Справляться со своими проблемами самой — было для меня абсолютно естественным и, более того, единственно правильным решением. Но теперь я думаю, что причиной этому являлось мое одиночество. Я не просила о помощи не потому, что некого было просить, а потому, что никогда и никого не пускала в свое сердце до конца, оставляя для себя и только для себя хотя бы одну потайную комнату в нем. Я была одинокой на самом деле, возможно, не осознавая этого до конца. И лишь мое сердце знало, насколько оно одиноко, и потому понимало, какая судьба была мне уготована.

И все же взывать о помощи — это не слабость, как я думала раньше, а ощущение сердца, что ты не один в этом мире. Я почти завидую тем, кто способен просить о поддержке и надеяться на нее, ибо даже в последние дни своей жизни я не в силах просить о ней и не могу прошептать: «Помоги…».

Одиночество не мешало моему сердцу откликаться на зов о помощи там, где он был озвучен. Моя душа была убеждена, что никто не должен страдать и умирать в одиночестве, никто не должен в одиночестве жить, ибо оказанная помощь — это веление нашего человеческого сердца, рожденного для любви. Внимание и забота к тем, кто нуждался во мне, проявлялись независимо от мира, в котором я жила; времени, которое меня поглощало; возраста, не желавшего соответствовать установленным рамкам и границам.

Желание помочь, как потребность в пище, возникало само собой, потому что я не могла просто стоять, смотреть и ничего не делать. Именно поэтому я спустилась в темницу, нашла Рэймонда и помогла Мастеру в его лечении. Вот только мое сердце не сказало мне, как я потеряю его…

Направляя Огонька вслед за Магистром, я позволила себе думать о Рэймонде. Его истерзанное пытками тело я не могла забыть, и оставленные милордом уродливые шрамы все еще стояли перед глазами, свидетельствуя о перенесенной им боли, почти превратившей Рэймонда в безумца. Он никогда не упоминал о милорде, находясь в сознании, но в бреду, почти ускользая от меня, Рэймонд кричал, взывая к смерти, как к своей спасительнице. И еще он просил милорда подарить ему смерть и спрашивал его, почему он отказывает ему в этой милости.

Я никогда не решилась бы задать милорду тот же вопрос, но болезненные воспоминания всколыхнули и собственные бредовые мысли. Неизвестность тяготила меня, заявляя свои права на мое измученное и больное тело, которое не позволяло ясно мыслить и здраво рассуждать. Я думала о том, как скоро мое тело столкнется с такой же темницей, а смерть покажется милостью или даром, который нисходит в ответ на молитвы к самим Небесам. И безумный страх охватил меня при виде черного замка милорда, показавшегося мне ловушкой — капканом, построенным лично для меня.

Мои друзья были слишком далеко, чтобы взывать к ним, а желание говорить с Магистром умерло по пути. И я не понимаю, как смогла войти в дом милорда и не закричать при виде огромной картины, на которой художник изобразил счастливую королевскую семью. Родители Рэймонда и сам Рэймонд — юный и немного высокомерный, смотрели на меня со стены.

Грэм всегда незаметный и молчаливый, не смог удержаться:

— Мне довелось присутствовать на праздничной церемонии в честь дня рождения наследного принца Рэймонда. Король и его супруга смотрели друга на друга точно так же, как на картине.

Милорд совершенно спокойно воспринял его слова и почти вплотную подошел к Грэму, ответив только ему:

— Когда-нибудь я повешу на стену другую картину. И тогда вы расскажете кому-то еще, что вам довелось присутствовать на первой официальной встрече принцессы Лиины и Магистра. И он взял ее на руки, а она обняла его за шею, прижавшись к груди.

Милорд подхватил меня прежде, чем я отстранилась, и мои руки обвили его шею — просто сработали инстинкты. Я падала с ног от усталости и даже была благодарна за