– Его арестовали весной 99-го, – сказал мистер Уэллек; он постоянно трогал козырек своей грязной бейсболки – так нервничал; и Ли не могла понять, что именно его нервирует – воспоминания или тот факт, что его команда, кажется, проигрывает гонку. – В аптеку влез ночью. Искал дозу. Его поймали, бросили в камеру. Установили личность и позвонили мне. Я приехал и увидел его, – он покачал головой, – ужасное зрелище, от него почти ничего не осталось, он весил килограммов пятьдесят, не больше. Мешок с костями. Я оплатил ему адвоката. Ему скостили срок, назначили обязательные работы и курс лечения. И вроде все было хорошо, – мистер Уэллек вздохнул. – А потом он сбежал, прямо из клиники. Украл карточку доступа у кого-то из персонала и свалил через аварийный выход. И опять стал аптеки обносить. Не знаю, что у него за фиксация была на аптеках. Я много об этом думал: где я ошибся? Все ли сделал? Конечно, я, эммм, был не в восторге от всего этого. Да что там, в ярости был! Вы поймите, я же тоже человек, у меня нервы. Но я все сделал все, что мог. Чтобы оплатить лечение, я машину продал, – показал себе за спину большим пальцем, словно там где-то стояла его проданная машина. – Ему было легче, правда. Он даже вес набрал, перестал быть похож на ведущего «Баек из склепа». И, в общем, он сбежал из клиники, и я был так страшно зол. Очень сильно зол. Слег с давлением, так… так… так меня трясло. Я чувствовал себя оскорбленным, я думал «ах ты ж маленький неблагодарный мудень, я ради тебя продал свою «Камаро», и этим ты мне отплатил?» Мне, конечно, нужно было как-то по-другому все сделать. Нужно было искать его, – он посмотрел Ли в глаза, словно хотел попросить у нее за что-то прощения. – Но я не стал искать. Я решил – не хочешь лечиться, и хрен с тобой. Я умываю руки, – он снова замолчал, тер ладонью покрасневшую на солнце шею. – И еще через месяц мне снова позвонили из полиции. Я когда услышал голос копа в трубке, сначала, знаете, испытал… как бы это сказать… злорадство. И до меня даже не сразу дошло, что меня зовут на освидетельствование. Что он не в клетке, а в морге. Он где-то был на квартире с этими своими, – мистер Уэллек неопределенно махнул рукой, – ну с этими, с барыгами с этими. Туда копы ворвались, а он – а он – а он – ну, он на балконе был и не хотел сдаваться, пытался перепрыгнуть с одного балкона на другой. И сорвался.

По трассе с газонокосилочным жужжанием гоняли карты. Минуту или две мистер Уэллек и Ли молча наблюдали за гонкой. И каждый раз, когда мимо проносился его протеже на красном болиде, мистер Уэллек хватался за козырек кепки и тихо шептал: «Ну куда, куда ты давишь? Сбрасывай! Вот так, вот так, мягче!» Ли разглядывала его лицо и ясно представляла себе, как в детстве, когда на картах гонял Адам, мистер Уэллек, еще молодой, точно так же стоял на обочине, за покрышками, и поддерживал его; и ей стало ужасно грустно, хотелось протянуть руку и прикоснуться к нему и сказать что-то такое, отчего ему стало бы легче; хотелось как-то проявить эмоции, но она боялась его смутить, показаться навязчивой.

– Я не знаю, насколько это уместно, – сказала она, – но вы писали в письме, что говорили с Адамом про Колумбию. И про Гарина.

– Ой, да, да, конечно, – он стал хлопать себя по карманам. – Пойдемте, я должен вам показать.

Они зашли в гараж, в раздевалку, мистер Уэллек открыл шкафчик, достал рюкзак и извлек из него папку. Они сели за пластиковый столик в столовке. Мистер Уэллек выложил бумаги и разложил их так, чтобы Ли могла прочесть. Она пробежалась глазами по заголовкам – это были распечатки каких-то очень старых статей.

– Что это?

– Это статьи из газеты «Лексингтон сегодня» за 70-й год. Про семью Гарина. Я думаю, вам будет интересно.

– Господи, – Ли разглядывала заголовки, – где вы их откопали?

Мистер Уэллек грустно улыбнулся.

– Ну, мне нужно было как-то устаканить все это в голове. Как-то прожить. Первое время, когда Адама не стало, я просто не знал, как быть. Я хотел знать – как так вышло? И, в общем, начал копать. Адам, пока лежал в клинике, без конца про Гарина говорил, рассказывал всем, что профессор скоро придет за ним и заберет его, и все будет как раньше. Врачи заверяли меня, что он не в себе, у него галлюцинации. Он по ночам разговаривал сам с собой, с Гариным в своей голове. Тогда мне казалось, что это просто наркота и его вылечат. А потом, когда все уже случилось, я стал думать иначе. Мне стало интересно, кто такой этот Гарин и как он смог превратить моего сына в… – мистер Уэллек запнулся, вздохнул. – И, в общем, я начал искать, и выяснилось, что про этого гондона почти ничего нигде нет. И это первое, что меня удивило. Я даже частных детективов нанимал – и они возвращались с какими-то крохами. Но один – последний – был хорош, и он нашел вот это, – мистер Уэллек выбрал один из листов и протянул Ли. – Так я узнал про детство Гарина. Его отец пропал без вести в 70-м году после ДТП на дороге. При очень странных обстоятельствах. Настолько странных, что о нем даже в газетах написали, – он в воздухе руками изобразил заголовок. – «Таинственное исчезновение русского». Я вообще случайно об этом узнал – копался в архивах прессы штата Миссури за семидесятый год. Вот, даже копии сделал, качество не очень, там ксерокс был старый, засвечивал все, но текст вполне читаемый. Если кратко, отец Гарина был главой русской диаспоры в Лексингтоне, считался образцом добродетели. И тут такое дело: возвращается он домой из соседнего города, и на дорогу прямо ему под машину выскакивает олень, – бог знает, как он там оказался, оленей в тех местах отродясь не видели, – ну и, в общем, авария, все дела, машину заносит, и в кювет. Кто-то из местных проезжал мимо, увидел сбитого оленя в луже крови и тормозной след на асфальте. Вызвали копов, те приехали, осмотрели место – а там никого, машина пустая. Ни крови, ни следов вокруг. Он просто испарился. А это же семидесятые, понимаете? Везде потом писали, что его пришельцы забрали, – мистер Уэллек ткнул пальцем в одну из статей. – Сразу куча свидетелей мутных, которые, типа, видели огоньки в небе над дорогой и все такое. Но даже не это самое интересное. В паре миль на юг от аварии копы подобрали у дороги ребенка – нашего Юру Гарина, ему тогда тринадцать было. Или двенадцать, я не помню, надо уточнить, посчитать. Оказалось, папаша наорал на него и в качестве наказания высадил из машины прямо на дороге и заставил пешком идти домой по обочине: «чтоб подумал над своим поведением». У меня нет точных данных, но, судя по всему, такие методы воспитания были в их семье нормой, – мистер Уэллек осекся. – Вы в порядке? Вы как-то побледнели.

– Нет, – Ли покачала головой, – то есть да, в порядке. Продолжайте, я слушаю.

– Короче, именно в тот день все пошло не по плану: папаша выкинул его из машины, а сам через пару миль поймал на капот оленя. И с тех пор его никто не видел. А искали прям всем городом, всей диаспорой. Фото во всех газетах, на каждом столбе, – махнул рукой, – все бесполезно. Тело так и не нашли, даже следов не было на месте аварии, ни крови, ничего. Отсюда и пошли все эти теории о пришельцах. Типа, только они так чисто работают. Но это, конечно, все лирика, потому что потом выяснилось, что Гарин-старший был порядочной сволочью и был должен денег каждому второму жителю города. И я сейчас почти не преувеличиваю. Там сумма долга невероятная какая-то, если верить газетам. Я думаю, что тогда у него, – у нашего Гарина, – и возникла эта страсть; или нет, «страсть», наверно, не совсем то слово, – мистер Уэллек почесал затылок. – Фиксация, вот. Фиксация на стирании былого. На забвении. Говорят, когда в газетах стали появляться статьи о Гарине-старшем, о том, что он игрок и мошенник и, скорее всего, просто сбежал из города из-за чудовищных долгов, наш маленький Гарин-сын разъезжал по городу на велосипеде, от киоска к киоску, скупал газеты со статьями об отце. Скупал, увозил за город и там сжигал. Денег у него почти не было, скупить все он, конечно же, не мог, поэтому очень быстро придумал новый способ – подходил к киоску, листал газету и по-тихому извлекал из нее страницу с порочащей отца статьей. На этом его и поймали в первый раз. Продавец схватил его за руку, вызвал копов, те составили протокол, но пацана отпустили – из жалости. Подумаешь – газеты портил! На преступление века никак не тянет. Потом он понял, что выдергивать каждую статью отдельно – это неэффективно, и подошел к проблеме более радикально. Летом 1971 года в течение двух недель в центре города загорелись сразу несколько газетных киосков. Гарина-младшего снова поймали, и вот тут, мне кажется, впервые проявился его главный талант – умение забалтывать, очаровывать людей своими речами. Тринадцатилетнему шкету грозили большие проблемы – порча имущества, причинение вреда здоровью, но, – мистер Уэллек поднял палец, – он умудрился избежать наказания, он был настолько красноречив на суде, так мастерски давил на жалость, что довел судью до слез. Вот здесь об этом есть, посмотри, – он пододвинул к ней одну из ксерокопий. – Все, с кем он учился или просто дружил, отмечали именно этот его талант: то, как легко и играючи он умел убалтывать людей и иногда вынуждал их совершать совершенно дурацкие поступки – например, заставлял кого-нибудь лизнуть металлический столб на морозе или сунуть лампочку в рот; и потом хохотал, наблюдая за результатом. Один из его институтских друзей вспомнил, как они пьяные в хлам возвращались с вечеринки. Гарин был за рулем и с трудом видел дорогу, настолько был бухой. Их остановили копы, и Гарин умудрился уговорить офицера отпустить их. Им даже штраф не выписали. Ну и ты понимаешь, что может случиться, если человек с таким редким талантом ударяется в религию. Он женился в двадцать, на дочке каких-то миссионеров – о ней я почти ничего не смог найти; опять же, наш профессор чертовски хорош в стирании следов, затертых, замыленных мест в его прошлом больше, чем… чем… – тут мистер Уэллек, кажется, хотел привести какое-нибудь оригинальное сравнение, но в голову ничего не пришло, и он раздраженно фыркнул, – ну, в общем, сплошные белые пятна. Но мне удалось выяснить, что отец этой его жены, о которой нам почти ничего не известно, был какой-то важной птицей в совете ЛИЛ, Летнего института лингвистики, и на последнем курсе университета, в 1979 году, сирота Гарин впервые в качестве миссионера отправился в Микронезию, изучать язык племени кахахаси и учить их слову Божьему. И с этого момента, я полагаю, ты уже более-менее знаешь, что было дальше.