Поэтому, когда Марта предложила ей посетить курс коллективной терапии, Ли напряглась и призналась, что не хотела бы участвовать ни в чем подобном, потому что это о-о-о-о-очень похоже на то, что с ней делали в Колумбии.

– Я понимаю, но это не одно и то же, – сказала Марта. – От тебя ничего не требуется, просто сходи и послушай людей. Есть встречи анонимных алкоголиков, есть – анонимных наркоманов. А эти встречи у нас – то же самое, только для тех, кто пережил культовый опыт. Попроси Джун, она поможет.

Джун звали ту самую девушку с афро. Она была настолько немногословна, что некоторые гости дома Тесея считали ее немой. Чаще всего она сидела в общем зале – так называли самую большую комнату на первом этаже с панорамным окном с видом на задний двор, – расположившись в кресле, перекинув одну ногу через подлокотник, покачивая тапочкой, с огромным томом энциклопедии Британники в руках. На первых порах Ли – как и все гости дома – была уверена, что это просто поза – кто в здравом уме будет часами сидеть в кресле и читать энциклопедию? – но поменяла мнение о Джун, когда увидела, как быстро и легко та находит и сортирует необходимые папки в картотечных шкафчиках. У Джун была феноменальная память, и в доме она собирала данные для диссертации, а еще, чтобы быть полезной, вела встречи взаимопомощи.

Именно там, на одной из первых встреч, Джун рассказала свою историю:

– Это было в 95-м, – начала она, когда все собрались и расселись на стульях, – я училась Чапел-Хилле, в аспирантуре, писала работу о психологическом насилии, и сейчас вы поймете, насколько это иронично. Научный руководитель предложил мне, – она сделала кавычки пальцами, – «поработать в поле» и изучить структуру и методы вербовки «Церкви Единого Христа», сокращенно ЦЕХ, – это была такая сравнительно молодая еще секта. Ее община располагалась как раз у нас, в Северной Каролине. И я решила внедриться туда, – Джун рассмеялась; было очевидно, что она уже не в первый раз рассказывает эту историю и за годы научилась относиться к ней с юмором, хотя руки все еще выдавали волнение – она без конца терла запястья так, словно с нее только что сняли наручники. – Да-да, только подумайте, я внедрилась в секту, чтобы изнутри изучить их доктрину и методологию. И поскольку я сейчас сижу здесь, перед вами, я думаю, вы уже догадываетесь, чем все закончилось. – Она оглядела присутствующих. – Я провела там два года – и до сих пор работаю над тем, чтобы вспомнить, что я там делала и как жила. Заполнить белые пятна. Это ведь тоже проблема, правда? Нам кажется, что в секты попадают только глупые и необразованные люди. В самом деле, кем надо быть, чтобы купиться на то, что пишут в этих тупых брошюрах, правда? Вот и мне так казалось. Мне казалось, мой ум, скептицизм, образование – все это защитит меня. Я ведь ученая, я провожу исследование. Я чувствовала себя двойным агентом, шпионом, и мне это нравилось. Я изучаю секты, я слишком умна, я знаю все их приемы, они не смогут меня обратить. Так я думала в первый день, когда вошла в общину, – она горько ухмыльнулась, глядя куда-то в сторону. – Через месяц я переписала всю свою собственность – машину и банковский счет – на местного гуру, основателя ЦЕХ, и порвала все связи с внешним миром. А потом – и с реальностью. В течение первого месяца после внедрения друзья и коллеги в университете замечали, что я изменилась, советовали обратиться к психологу, а я смеялась в ответ – я и есть психолог, я все контролирую, мне не нужна помощь, помощь – это для слабаков. – Джун оглядела всех, задержала взгляд на Ли. – Это самое сложное, – сказала она, – признать, что тебе нужна помощь. Что ты просто человек. И что люди ошибаются. Любого человека можно обмануть, использовать, обвести вокруг пальца. Но если тебя обманули или использовали – это не значит, что ты глуп, и уж точно не значит, что ты виноват. Никто не заслуживает быть обманутым и использованным. Я два года прожила в общине и занималась в основном тем, что сектанты называли «истинным предназначением женщины» – готовила еду, стирала одежду, мыла полы и каждый вечер сексуально обслуживала мужчин; все это, по словам местного гуру, было необходимо, чтобы «освободиться от ярлыков». Эту фигню он втирал нам каждое воскресенье на проповедях, – Джун заговорила хриплым, карикатурным голосом, изображая манеру гуру: «Свобода невозможна, пока вы носите на себе ярлык «я», пока цепляетесь за «личность», пока оцениваете себя и сравниваете с другими. Внешний мир лепит на вас ярлыки и подавляет вашу истинную сущность, и чтобы избавиться от оков Внешнего Мира, нужно сначала освободиться от «я», преодолеть эгоизм». Этим мы и занимались, – сказала Джун уже своим нормальным голосом, – «преодолевали эгоизм». Мужчины работали в поле, собирали урожаи, торговали, а заработанное отдавали гуру. Женщины готовили еду, убирались и вербовали новых членов; и спали с мужчинами. Секс не считался грехом, наоборот, гуру учил, что секс – это обыкновенное «отправление нужды» и что так называемое грязное общество Внешнего Мира специально стигматизирует половое чувство. – Она снова изобразила голос гуру: – «Во внешнем мире секс – это очередной ярлык, средство контроля. На самом деле секс – это путь к освобождению». В общине насаждалась свободная любовь. Женщины не имели права отказывать мужчинам. Если женщина отказывала, ее обвиняли в том, что она «цепляется за свое «я», в том, что она «эгоистична» и не готова к «абсолютной свободе». Я бы, возможно, и сейчас была активной сторонницей «Церкви Единого Христа», если бы не чудо. Хотя – можно ли назвать чудом аварию, в которой ты чуть не лишилась возможности ходить? 12 сентября 1997 года я стояла на остановке и раздавала наши брошюры ожидающим автобуса студентам; я была симпатичной, поэтому меня иногда отправляли вербовать новых адептов – поближе к кампусам и общежитиям. Меня сбило такси. Водитель – его, что иронично, звали Джаганнатха Тхапур, – ехал по Салливан Драйв на восток. Он работал уже трое суток, без перерывов, и попросту уснул за рулем. Машина выскочила на обочину и, прежде чем врезаться в столб, сбила меня, как кеглю, – Джун снова улыбнулась, словно давая понять, что эти воспоминания уже не причиняют ей боль. – Сначала я попала в больницу, а потом сюда.

* * *

Рассказ Джун произвел на Ли сильное впечатление и заставил в очередной раз пересмотреть свое отношение к прошлому и к терапии в целом. В истории Джун – как и в историях других гостей – был отрезвляющий эффект, который помогал в каком-то смысле масштабировать собственную боль и перестать винить себя за то, что с тобой сделали другие люди. За то, что сделал Гарин. Ли поняла, почему Марта хотела, чтобы она походила на эти сеансы – они действительно помогали не замыкаться в себе и принять себя через опыт других людей. Встречи носили не только терапевтический, но и воспитательный характер, помогали избежать крайностей, в которые часто впадают люди, хранящие в душе страшный опыт – они, встречи, были как будто напоминанием о том, что страдания, – это не то, чем следует гордиться, и что в позиции «никто и никогда не сможет понять, что я пережил/а» нет ничего возвышенного и благородного; напротив, такая поза обычно не вызывает у окружающих ничего, кроме неловкости. Теперь Ли понимала, что известная и заезженная до дыр цитата из Ницше «что не убивает – делает тебя сильнее» – это полная херня; у страданий нет шкалы качества, они не очищают, не закаляют и не делают тебя лучше; ты просто учишься жить дальше – с вечной поправкой на новый опыт, вот и все; или не учишься, и тогда тем хуже для тебя.