Но летом-осенью у Мити и таких денег не было. Мур сам водил друга в рестораны, в театры, на концерты и платил за него, как платят за девушку. Мур прикинул, что к середине декабря он потратил на Митю 150–200 рублей.518 Он был рад платить за друга: “Я люблю угощать, когда у меня есть деньги. Это я заплатил за Митю на джаз и в «Национале» тоже”.519 Цветаеву это раздражало, она говорила, что не хочет “содержать Митьку”. Случалось, и Мур попрекал Митю, называл его “попрошайкой” (за глаза) и даже taxi-girl, “девушкой, которой платишь и которая танцует” (это он сказал в глаза!).520 Но размолвка кончалась примирением, и они снова шли вместе гулять. Митя вполголоса читал Муру стихи Поля Валери, Мур вспоминал что-нибудь из старой парижской жизни, или из новых французских книг, или из публикаций журнала “Интернациональная литература”.

Мите было интересно с Муром. “Мне сильно недоставало общения с этим мальчиком, который был моложе меня годами, но взрослее умом”521, – признавался Дмитрий Сеземан. А Мур без Мити тосковал, новую встречу с ним предвкушал, как предвкушал и расставание: “Будем говорить о вечерней Франции, будем смеяться, дурака валять, и я забуду о своем одиночестве, пока он не уедет. А тогда я почувствую себя еще более одиноким…”522

За чтением дневника Мура невольно вспоминаешь эту слащавую, но по-своему очаровательную песенку.523 Правда, пела ее и Клавдия Шульженко, но самым знаменитым исполнителем песни с безобидным и даже каким-то детским названием “Дружба” был Вадим Козин. Король патефона, чьи пластинки сразу же становились дефицитом. Почти открытый гомосексуалист. Он жил в шикарном люксе “Метрополя”, окруженный несколькими мальчиками. Угощал их в ресторане, должно быть, и содержал.

Неужели за дружбой парижских мальчиков могло стоять нечто иное? В журнале “Sеduction”, которым Мур увлекался в Париже, встречались и гомосексуальные сюжеты. Например, рассказ “Amour et Amour”524. Тереза, жена некоего Сержа, нанимает горничной любовницу собственного мужа. Женщины сразу же понравились друг другу, и очень скоро Серж стал им не нужен… На одной из иллюстраций к рассказу горничная нежно обнимает и целует совершенно голую хозяйку, которая только что вышла из ванны. А предваряет рассказ, так сказать, “программная” иллюстрация: амур-брюнет с крылышками целует в губы лежащего на спине амура-блондина. Так что об однополой любви парижский мальчик знал. Другой вопрос, была ли она ему интересна?

Митя относился к Муру как к приятелю, другу, интересному собеседнику. Как к соотечественнику, русскому французу, наконец. В его поведении нет ничего, что хоть сколько-нибудь напоминало гомосексуальное влечение. Но не так всё просто с Муром. С одной стороны, Мур мальчиками не интересуется. В дневниках Георгия Эфрона словечко “педераст” встречается лишь однажды, да и то как ругательство. Роман Андре Жида “Фальшивомонетчики” Мур называет “противной книгой”. Он никогда не пишет о каких-либо физических контактах с Митей. Правда, в те времена не только у французов, но и у русских в обычае был дружеский поцелуй при встрече, но это не считалось ни сексуальным, ни хотя бы двусмысленным. В отношениях Мура и Мити нет ничего похожего на вожделение, на чисто физиологическое, сексуальное влечение. Любовных объятий и поцелуев Мур вообще не знал – ни мужских, ни женских. О внешности Мити он пишет мало. Разве что упоминает его громадный рост (братья Сеземаны были очень высокими – за метр девяносто), цвет волос (“белобрысый”) и позволяет себе самое общее замечание: “он симпатичный”.

Мура привлекает не внешность, а именно интеллект Мити, его манера общаться: “Он исключительно культурен и остроумен и мне с ним всегда интересно”.525 Встреча с Митей меняет настроение Мура, он даже чувствует себя лучше, Митя будто “вдувает” (слова Мура) в него “какой-то хороший оптимизм – результат смеха и приятной компании и культурного человека”.526

В то же время Мур часто злится на Митю. Еще в мае, когда Митя уехал лечиться в Башкирию, Мур надеялся, что тот будет ему много писать. А Митя первое время молчал, и Мур раздосадован до крайности. В раздражении он пишет, что Митька “льстец”, “смех у него какой-то подобострастный”, и вообще он “говно порядочное”.527 Не брезговал и более крепкими словечками.

Мур еще пытается стать советским человеком и порвать со старой жизнью, а Митя уже, очевидно, многое понял о жизни во Франции и в СССР. В глазах Мура Митька – “упадочник”, “порочный элемент”, какой он, к черту, друг? Подливал масла в огонь и сам Митя. Когда Георгий рассказал ему про багаж, застрявший на таможне, Митя стал уверять Мура, будто своих вещей им с Цветаевой больше не видать: “Ах, старик, как я доволен, что вы своих вещей не получите! Тебе придётся обойтись”.528 Впрочем, и Мур не уступал Мите. Однажды в театре Митя пришел в ярость, увидев свою знакомую девушку вместе с каким-то молодым мужчиной. “Я над ним издевался: «Pauvre type, on t’a soufflè ta môme!»” (“Бедняга, у тебя увели крошку!”)529 – с удовольствием замечает Мур.

Мур называет Митю “недоброкачественным”, подозревает, будто друг скуп и просто “тапирует” его, то есть тянет деньги. Мур несколько раз пытается порвать с ним. Впервые – еще весной, под влиянием матери и Мули. Второй раз – в июле – августе 1940-го. Но всякий раз для него это просто мучительно.

Мур начинает с того, что ему тяжело проститься с Митькой навсегда, но это необходимо. 26 июля Мур “встретился с Митькой, чтобы окончательно с ним порвать”. Хватает Мура ненадолго. Уже через две недели, 9 августа 1940-го, он мучается без Мити и всё больше сомневается, правильно ли сделал: “Меня раздирает внутренняя борьба: видеться с Митькой или нет? Когда я прохожу по улице Горького, то я всегда вспоминаю, как мы с ним здесь ходили и заходили к букинистам, как ходили есть мороженое, ходили по Кузнецкому, разговаривали, смеялись… Но нужно ли мне было с ним порывать, принесет ли это какую-нибудь пользу”.530 15 августа сомнения сметены к черту, Мур снова встречается с Митей, и они вместе идут обедать в “Националь”. Еще бы, ведь каждая встреча с Митей для Мура – праздник. Впрочем, Георгий был достаточно хладнокровен, чтобы этого не обнаружить перед Митей.

Только через шестьдесят пять лет Дмитрий Васильевич Сеземан с немалым изумлением прочитает дневниковые записи своего друга. Он сделает осторожное, но, пожалуй, верное предположение: “Если бы я не боялся дурных интерпретаций, я бы сказал, что это понятно было бы под пером влюбленного человека. Вот так можно, когда ты влюблен в кого-нибудь, с одной стороны, ругать последними словами, с другой стороны – жить без него, без этого человека не могу”.531

Да, Сеземан прав, и косвенное доказательство этому – поведение Цветаевой. Дружба с Митей всё больше и больше беспокоила Марину Ивановну: “Один свет в очах Митька!”532 – бросит она в раздражении. Митя ей категорически не нравился. У Дмитрия и Цветаевой была, видимо, взаимная личная неприязнь. Митя называл Марину Ивановну “une vieille folle” (“сумасшедшая старуха”) и говорил это Муру в глаза! “Старухе” было сорок восемь лет, но у злых на язык восемнадцатилетних мальчиков свой взгляд. Даже спустя много лет, когда Цветаева стала почти божеством, Дмитрий Васильевич не скрывал своих чувств: “…она была человек совершенно невыносимый”.533 Со своей стороны, Цветаева за глаза называла Митю “дрянью”. И все-таки, помимо личной неприязни к Мите, помимо несовместимости характеров, у нее была и другая причина недолюбливать Митю – материнская ревность.