огней и моря лиц в переполненном зале, что перепутала свои слова и сказала «Родился кукольный младенец!» вместо «Родился младенец Иисус!». По словам мами, знавшей, как я мечтаю получить в подарок куколку-младенца, изображавшую Иисуса, кроме нее, мою оговорку никто не заметил.

Следующим утром под рождественским деревом эта куколка лежала с бантом в золотистых волосах и привязанной к запястью бутылочкой. Она кричала «Мама!», когда я ее укладывала, и мочила подгузник, после того как пила из бутылочки через рот. И это еще не всё! Комната превратилась в пещеру, полную коробок с сокровищами в подарочной обертке.

– Кое-что для каждого, – смеясь, сказал папи.

И куча всего для его любимых дочек! Каждая из нас сидела посреди горы разорванной бумаги, пустых коробок и пестрых игрушек. Даже у малышки была своя немалая гора, хотя она предпочитала ползать всюду, разрывая бумагу и кладя клочки себе в рот, пока бедная Милагрос гонялась за ней, ворча, что не допустит, чтобы ее воспитанница подавилась и умерла в тот самый день, когда родился Спаситель. Все слуги – Марио, Чуча, Нивея и Глэдис – собрались в комнате и осторожно, чтобы не порвать яркую папиросную бумагу, открывали свои подарки. Их лица озарялись радостью: бумажник с красивым зеленым краешком, торчащим из отделения для купюр!

Той ночью я не могла уснуть, хотя и легла гораздо позже, чем обычно. Я честно старалась заснуть, но, как бы крепко ни зажмуривалась, видела то свою новую куколку, то головоломку или раскраску, которые в моем воображении становились еще более неотразимыми, поэтому мне пришлось включить свет и посмотреть на свои подарки, чтобы убедиться, что они настоящие. Мами ненадолго заглянула ко мне с шумной вечеринки по соседству. Она была в длинном серебристом платье с голыми руками и держала за руку дядю Мундо. Увидев, что у меня горит свет, она погрозила мне пальцем, но на самом деле не разозлилась и очень смеялась, когда дядя несколько раз «застрелился» из нового револьвера Йойо. Намного позже Глэдис зашла ко мне по пути из соседнего дома, где помогала прислуге.

– Уже за полночь, юная леди!

Но вместо того чтобы выключить свет, она села на мою кровать, сняла сланцы и начала растирать свои усталые стопы. Мы слышали, как вдалеке дядюшки, тетушки, мами и папи поют гимны.

– По соседству так весело! – сказала Глэдис.

Донья Лаура с доном Карлосом танцевала болеро не хуже, чем в кино. Дон Мундо снял рубашку и сплясал рабочую джигу на обеденном столе. Безумную донью Изу сбросили в бассейн, или – нельзя было сказать с уверенностью – она бросилась туда сама.

Взгляд Глэдис блуждал по заваленной новыми игрушками комнате и наконец засветился нежностью, остановившись на полке. Ее лицо озарилось надеждой. Она вытащила из кармана свой новый бумажник, открыла его и достала десять песо.

– Я куплю у тебя копилку, – нерешительно сказала она.

Копилка! Это старье точно не стоило десяти новеньких песо. Тем более что безделушка заржавела после того, как я оставила ее на ночь в патио. В половине случаев пружина вообще не работала.

– Что ты, Глэдис, нет, – попыталась отговорить ее я.

Глэдис моргнула. Она убрала купюру назад и протянула бумажник мне.

– Я дам в придачу бумажник.

На минуту я впала в замешательство и не знала, какой поступок будет хорошим. Чаще всего рядом была мами, подсказывавшая мне правила: дареное не дарят. Глэдис должна оставить свой бумажник себе. Но это значило, что я должна оставить себе старую копилку, которую могла бы щедро подарить. Я в растерянности посмотрела на полку.

– Забирай ее даром, – сказала я. У Глэдис отвисла челюсть. Удивление в ее глазах подтвердило мои подозрения, что я совершила поступок, за который меня могут наказать, так что я добавила: – Только никому не рассказывай, Глэдис, ладно?

Служанка с жаром кивнула и вышла из комнаты с завернутой в фартук копилкой под мышкой.

Но мами неизменно замечала все: пятна на наших сервировочных подложках, синячки, случайно оставленные нами на руках какой-нибудь из маленьких кузин, пустое место на полке с игрушками в спальне.

– Кстати, – сказала моя мать через несколько недель после Нового года, мобилизовав весь дом на поиски своих очков для чтения, которые были у нее на макушке. – Карла, где твоя копилка с Марией?

В тот самый момент, когда мы с Глэдис виновато переглянулись, мами нашла свои очки у себя на голове и сдвинула их на нос. Она с любопытством смотрела то на меня, то на Глэдис.

– Моя копилка? – переспросила я, как если бы никогда не слышала ни о чем подобном.

– Полно тебе, – сказала мать и снова взглянула на меня, а потом на Глэдис.

– Ах, эта копилка, – ответила я и объяснила, что она «где-то здесь».

Мами была очень терпелива и мило заметила:

– Ну так давай же ее найдем!

Когда мы, разумеется, не нашли ее в моей комнате – хотя я произвела очень убедительный, тщательный обыск и даже заглянула в свои туфли на шнурках, – мами не стала настаивать и закрыла эту тему.

В то воскресенье, после того как служанки ушли на утреннюю мессу, мать осмотрела их комнату, пока отец дежурил у окна. Позже я услышала из-за запертой двери кабинета озабоченные голоса родителей. Потом дверь распахнулась, и в коридор вышел отец, за которым следовала хмурая мать. Когда они проходили мимо, я в последний момент успела спрятаться за плетеное кресло. Обратно вернулась мрачная процессия из моего отца, ворчащей Чучи и моей замыкающей шествие матери. Затем они сходили поочередно за Нивеей, Милагрос и в конце концов за Глэдис, шедшей с маленькими круглыми глазами. Дверь закрылась. В кабинете заговорили на повышенных тонах. Я следила за тем, как облачко пыли кувыркается от сквозняка. В углу по-праздничному весело поблескивал обрывок мишуры. Наконец дверь снова распахнулась, и в коридор выбежала всхлипывающая в свой поднятый подол Глэдис.

У меня ухнуло сердце. В большом доме назревали неприятности. Они уже настигли Глэдис, и прятаться было бессмысленно, потому что рано или поздно им предстояло настигнуть и меня. Я встала и положила куклу на подушку кресла, не обращая внимания на ее окрик: «Мама!»

На пороге кабинета я замешкалась, как всегда оробев при виде высоких стеллажей, набитых книгами, словно в библиотеке, стенных панелей темного дерева и жалюзи. Моя мать мерила шагами комнату, как если бы ее не устраивало ни одно выбранное направление, и непрерывно курила. Отец сидел на краю своего кресла, устало опустив руки на подлокотники и склонив голову. На маленьком курительном столике возле этажерки с его трубками я заметила завернутую в фартук заводную копилку. Я шагнула в комнату. Но никто меня не заметил.

– Это был подарок, – выпалила я.

Моя мать остановилась как вкопанная и отрешенно посмотрела на меня.

– Я ей ее подарила, – призналась я.

Отец поднял на меня глаза, а потом переглянулся с матерью.

– В следующий раз, когда отец привезет тебе подарок… – начала отчитывать меня мать, но отец ее перебил.

– Мами, нам просто придется лучше выбирать подарки, – сказал он и подмигнул мне. – Не видел, чтобы танцующих кукол оставляли под дождем или дарили служанкам!

У меня захватило дух при мысли о еще лучших сюрпризах, чем прежние. Что бы это могло быть? Я изучающе оглядела комнату в поисках каких-нибудь идей. Мой взгляд упал на копилку.

Мать короткими нервными движениями затушила сигарету.

– Пожалуй, мне лучше пойти и объяснить все остальным.

Она вздохнула и проскользнула мимо меня. Дверь за ней захлопнулась. Стойка с трубками качнулась и задребезжала. Целая стена жалюзи резко открылась.

Тем временем Марио подогнал машину к входу в дом. Он вошел, а чуть позже вышел, неся картонную коробку и несколько мешков, которые потом положил на заднее сиденье. За ним, с платком на голове, чтобы сберечь свою церковную прическу, шла Глэдис, промокая другим платком глаза. Она забралась в автомобиль рядом со своими вещами, и машина, которую круглые сутки полировал Марио, ослепительно блеснув хромом, унеслась прочь по подъездной дорожке, миновала сторожа у ворот и исчезла в большом мире.

– Папи, – закричала я, развернувшись к нему. – Не отсылайте Глэдис, пожалуйста!

Мой отец притянул меня к себе и посадил на колени. Его глаза