с прорезью в крышке медно поблескивало несколько монет. Под потоком воздуха от вентилятора пламя свечи качнулось и замерцало. Две из трех кроватей были заняты. На одной койке крепко спала старая кухарка Чуча, толстое черное лицо которой выглядело довольным от переменного прохладного ветерка. На другой, склонив голову, сидела одетая в комбинацию Нивея, бормотавшая над четками так, словно ворчала на висящие между ее колен бусины.

Когда дверь с щелчком захлопнулась, Чуча открыла, а потом закрыла один глаз. Я понадеялась, что она снова уснула, потому что она любила поворчать. По правде сказать, старая кухарка стала такой неуживчивой, что мами решила выделить ей отдельную комнату.

– Ты же знаешь, твоей матери не нравится, когда ты сюда заходишь, – взялась за меня Чуча.

Я посмотрела на Глэдис в надежде, что она меня защитит.

– Ничего страшного, – весело сказала Глэдис, подвела меня к своей койке и похлопала по месту рядом с собой. – Сегодня донья Лаура не станет возражать, ведь только что приехал дон Карлос.

– Еще скажи, что курица не клюется, когда кукарекает петух, – с едким сарказмом заметила Чуча и, испустив тяжелый вздох, отвернулась лицом к стене. Вентилятор мягко щекотал ее розовые пятки. – Я меняла донье Лауре подгузники, когда тебя на свете не было! – запальчиво произнесла она. – Мне ли не знать, как кусает собака, как жалит пчела!

Глэдис покосилась на меня и закатила глаза, как бы говоря: «Не обращай внимания на кухарку». Потом она примирительно произнесла:

– Вы и вправду проработали здесь очень долго.

– Тридцать два года, – Чуча издала сухой смешок.

– Интересно, где через тридцать два года буду я, – задумалась Глэдис. Ее глаза подернулись поволокой, и она улыбнулась. – В Нью-Йорке, – мечтательно сказала она и затянула припев из популярной нью-йоркской меренге[110], которую день и ночь крутили по радио.

– Размечталась, – сказала Чуча и разразилась смехом. Жир под ее униформой затрясся, тело раскачивалось взад и вперед. – Ты витаешь в облаках, девочка. Смотри, как бы тебя не поразила молния!

Глэдис потянулась к старухе и нежно погладила ее ноги. Ее, казалось, нисколько не задели ни насмешки Чучи, ни ее брюзжание.

– Каждую ночь я молюсь, – сказала она, кивнув на импровизированный алтарь. Однажды Глэдис объяснила мне, что у каждого святого на ее комоде своя специализация. Святая Клара помогает со зрением. Святой Мартин – это джекпот, он помогает с деньгами. Богородица помогает во всем. Сейчас Глэдис достала открытку, которую несколькими днями ранее выбросила моя мать. На ней была фотография облаченной в мантию женщины с остроконечной звездой вместо нимба и факелом в поднятой руке. Позади нее сиял рождественскими огнями сказочный город. – Это могущественная американская Пресвятая Дева. – Глэдис протянула открытку. – Она поможет мне попасть в Нью-Йорк, вот увидите.

– Кстати, про Нью-Йорк, – заговорила Нивея, поспешно перекрестилась и поцеловала распятие на своих четках.

Наша новая прачка, Нивея, была «черная-черная»: моя мать всегда повторяла это дважды, чтобы затемнить цвет до его полной, соответствующей интенсивности. Ее прозвали Нивеей в честь американского крема для лица, которым ее мать мазала ее в надежде, что молочно-белые притирки осветлят черную кожу дочери. Белки глаз, которые она остановила на мне, были единственным местом, на котором магия крема, похоже, сработала как надо.

– Покажи, что тебе привез отец. – Не дав мне ответить, Нивея продолжала: – Счастливица, счастливица. Этим девочкам так повезло. Какой у них отец! Ни разу не было, чтобы он вернулся из поездки, не привезя им каких-нибудь сокровищ. – Она перечислила для Глэдис, работавшей у нас всего месяц, все сокровища, которые привозил своим девочкам el doctor. – Помнишь танцующих куколок, которых он подарил вам в прошлый раз?

Я кивнула. Чего не следовало делать ни при каких обстоятельствах, так это поправлять Нивею, иначе она назвала бы меня маленькой мисс всезнайкой. Однако с танцующими куколками папи вернулся из позапрошлой поездки. Из самой последней поездки он привез туфли на шнурках, полезные для наших ног, – это был очень плохой подарок, но так вышло, потому что за выбор сюрприза отвечала моя мать. Перед отъездом отец всегда спрашивал: «Мами, что нужно девочкам?» Иногда, как в этот раз, мами отвечала: «Ничего. Они полностью готовы к школе». И тогда – о, тогда! – сюрпризы всегда были чудесными, потому что, как папи объяснял мами: «Я не имел ни малейшего понятия, что им купить. Так что зашел в “Шварц”, и продавщица предложила…» Из оберток появлялись три предложенные танцующие куклы, три предложенные пары роликовых коньков или, как сейчас, три чудесных сюрприза!

Глэдис забрала открытку назад и улыбнулась ей.

– Что тебе привез отец? – спросила она.

– Пока не знаю. – Я разочарованно вздохнула, поскольку не могла удовлетворить их любопытство, а ведь даже Чуча наполовину повернулась, чтобы услышать, что это был за сюрприз. – Сначала мы должны поужинать.

– Кстати, про ужин, – напомнила Нивея двум другим служанкам. – Наша работа никогда не кончается. День и ночь, и какие сюрпризы получаем мы!

Она принялась с ворчанием заплетать свои кучерявые черные волосы в десятки тонких косичек. Ее жалобы отличались от жалоб Чучи. Они были горькими и заставали врасплох даже во время самых приятных разговоров. Жалобы Чучи были однообразной литанией: иногда она кричала на собаку, иногда ругала котелок для риса, который ей приходилось отскребать, а в иных случаях бормотала себе под нос про донью Лауру, чьи подгузники она меняла и чьи поступки, как следствие, имела право критиковать.

К счастью, тем вечером на ужин были спагетти с фрикадельками, и опустошить тарелки было несложно. Я накручивала макароны на вилку и катала по тарелке две свои фрикадельки, пока мне не надоело и я не съела их обе. Мами была в хорошем настроении и отослала малышку с няней Милагрос. Обычно мами настаивала, чтобы малышка, ревевшая на своем детском стульчике, оставалась за столом – так семья могла совместно поужинать, как «цивилизованные люди». Сегодня семья была избавлена от мук цивилизации, равно как от овощей, поскольку мами разрешила нам накладывать себе самим, что я и сделала, положив себе ровно столько горошин, сколько, будь они нанизаны на нитку, могли бы бусами обхватить мою шею. Мы с сестрами быстро поели, изумленно слушая папины рассказы про такси, ужасные снежные бури (как снежные бури могут быть ужасными?) и рождественские украшения на улицах. Мы предвкушали предстоящие нам блаженные недели: этим вечером нас ждал чудесный сюрприз, и меньше чем через двадцать дней, если верить календарику с дверками, которые мы с мами каждый вечер открывали во время молитвы, – Рождество. А с ним и новые сюрпризы! Нивея была права, мы были счастливицами, настоящими счастливицами.

Наконец папи повернулся к Глэдис, катившей вокруг стола тележку и убиравшей тарелки.

– Э-э-э…

– Глэдис, – напомнила ему мами. Как-никак служанка была новенькой, а отцу нечасто приходилось обращаться к ней по имени.

– Глэдис, ты не принесешь мне мой портфель? – попросил папи.

– В кабинете, – подсказала мами. – На столе рядом с курительным столиком.

Глэдис, обрадованная, что ее отправляют с таким важным поручением, поспешила прочь, лихорадочно шлепая сланцами; потом она вернулась, держа кожаный портфель на руках, будто младенца.

– Умница! – папи одарил Глэдис ясной, одобрительной улыбкой и щелкнул замками.

Крышка подпрыгнула, как чертик из табакерки. Внутри были три свертка в белой папиросной бумаге, нежно и уютно скученные, как яйца в гнезде. Папи вручил каждой из нас по свертку, а потом достал из бокового кармана портфеля маленькую коробочку и улыбнулся матери.

– Мой дорогой. – Погладив его ладонь, мами открыла коробочку, вытащила кукольного размера флакончик духов, вынула пробку и принюхалась. – Это те самые! Знаешь, я ведь так и не нашла старый флакон. Но ты вспомнил даже без названия! – Она наклонилась к папи и поцеловала его в щеку.

Раздался звук рвущейся бумаги и папины подбадривания:

– Так-так-так!

Глэдис замешкалась у своей тележки, медленно складывая грязные тарелки в аккуратные стопки, прежде чем укатить их в кухню, где Нивея и Чуча должны