– А ее болезнь?

– Это не выдумка. У меня в физическом отношении не лучшая наследственность, в каждом поколении кто-то непременно страдает экзотическими недугами. Вот и она тоже…

Тришна перестала плакать, поглядывала на собеседников сквозь чуть раздвинутые пальцы.

– Вы заперли ее в этом мрачном замке, посреди глухого леса и гнилых болот, и считаете, что ей хорошо? – дерзко спросила Анита.

– Да, считаю. Я могу присматривать за ней, я знаю о ее болезни, принимаю кое-какие меры… В любом другом месте она была бы развлечением для публики, как другие мои пациенты, которые съехались сюда, потому что общество было для них невыносимо. В лучшем случае ее заперли бы в каком-нибудь закрытом медучреждении и использовали для исследований и экспериментов. Понимаете… мы все здесь очень похожи. Нас отторгает свет…

– Но я все еще не понимаю, почему Тришна желала моей смерти?

– Этот арси, – граф коснулся большого пальца дочери с нанизанным на него зеркальным перстнем, – ей подарила мать. Несчастная женщина, она, по-видимому, испытывала ко мне глубокие чувства… и, к слову, в молодости я не был так безобразен, моя болезнь еще не проявила своего разрушающего действия… Так вот, Тришна не простила мне, что я тогда уехал. Она считает, что всю оставшуюся жизнь я должен помнить о своем грехе и что память о том мимолетном романе должна пребывать со мною до самого конца.

– Сурово, но справедливо.

– Мне легко выполнить это условие, любовь для меня превратилась в понятие более чем абстрактное. Я давно уже не испытываю плотского влечения… Но Тришна, кроме прочего, страдает патологической подозрительностью. Ничем иным я не могу объяснить ее поведение. Она возомнила, что у нас с вами что-то есть. Тем самым, по ее мнению, я оскорбляю память единственной женщины, которую должен любить. Если можете, простите ее…

Тришна отняла ладони от глаз, глядела сквозь прищуренные, чуть припухшие и покрасневшие веки. Анита ожидала увидеть на ее коже следы ожогов от выступившей влаги, но глаза девушки оставались сухими.

– Она научилась плакать без слез, – пояснил граф Ингерас, – если только это не вызвано острой болью.

У Аниты защемило сердце. Она разом позабыла, что сидящая перед нею девочка четырежды пыталась ее убить. Какая может быть неприязнь к поникшему, обделенному радостями, обиженному судьбой существу? Что печальнее всего, и помочь-то ничем нельзя. Хоть и опекает ее граф, а все ж впереди – полная беспросветность. Так и проживет диким зверенышем в недрах трансильванской чащи.

Анита подошла к Тришне, протянула ей рубин:

– Держи. И не теряй больше. А я на тебя не сержусь.

Сказала ласково, без жестких или насмешливых ноток. Если Тришна и не поняла сути, то, по крайней мере, тон произнесенного должен был настроить ее на миролюбивый лад.

Индианка забрала камешек, спрягала его, как обезьянка, за щеку, однако глазела на Аниту все так же враждебно. Пожалуй, от своих планов она не отступится, будет ждать следующего шанса.

– Не надо так, – беззлобно укорила ее Анита. – Я тебе очень и очень сочувствую… Ваше сиятельство, прошу вас, не наказывайте ее из-за меня.

Граф заговорил строго:

– Я обязан обеспечить вашу безопасность. Я знаю ее характер. Если оставить все как есть, она не угомонится.

Он приблизился к Тришне, взял ее за подбородок, уставился в ее сузившиеся зрачки, как удав, гипнотизирующий кролика, и произнес три-четыре отрывистые фразы. Тришна внимала с покорностью, ссутулившись и опустив уголки тонкого, резко очерченного рта.

– Что вы ей сказали?

– Сказал, что с этого дня она будет сидеть в своей комнате и не смеет выходить оттуда без моего разрешения. Я запру ее на ключ, который будет только у меня.

– Это жестоко. Вы поступаете с ней, как с тем китайцем, с Вэнь Юном.

– Вэнь Юн сидит в подземелье, за решеткой. А Тришну никто не лишает комфорта, дневного света… через оконное стекло… и прочих удобств. Иногда ей будет дозволяться выходить на прогулку. Это достаточно гуманно с учетом всего того, что она натворила?

Анита могла бы постараться выторговать для своей противницы еще более мягкие условия, но не стала этого делать. Рассудила, что граф поступает мудро. Если Тришна останется на свободе, Аните самой придется сидеть арестанткой у себя в комнате, ибо мстительная неуравновешенная девица беспременно подготовит следующий удар.

А граф уже проявлял признаки нетерпения, поглядывал на стол, где его ждали листы с формулами.

– Вопрос решен? В таком случае еще раз примите мои извинения, и – всего доброго. Тришну я препровожу сам.

Анита, уже начавшая привыкать к такому обращению, безмолвно поклонилась и вышла из кабинета.

Максимов стоял перед раскрытыми дверцами шифоньера и силился собраться с мыслями. Что с Лилит? Куда она могла подеваться?

Сгоряча схватил стул и замахнулся, чтобы шандарахнуть им в стену, выбить потайную дверь. Но вовремя остановился. Что это даст? Если только не предположить, что Лилит – молодую, здоровую – свалил сердечный приступ, то ясно, что в будуаре ее нет. Начав курочить перегородку, он поднимет шум, сбегутся люди, и придется что-то на ходу сочинять…

Нет, силовые приемы оставим на потом, для начала задействуем рассудок. Разумных версий всего две: либо Лилит похитили, либо она по какой-то причине ушла сама. Замок она не покидала, Максимов, возвращаясь с охоты, заметил бы подозрительные следы. Значит, искать надо здесь.

Он аккуратно поставил стул на место, вышел из комнаты, спустился с башни и остановился. Куда идти, где искать? Замок громадный, и нет даже намека на то, в каком направлении двигаться.

В дальнем конце коридора вспыхнул и закачался огонек. Кто-то шел сюда. Максимов сдернул с плеча ружье, вскинул его и спросил, как часовой на посту:

– Кто идет?

Огонек дернулся кверху, на пару секунд застыл, затем снова стал приближаться. Из тьмы выплыла кряжистая фигура гвардии поручика Баклана. Он шел прямо на Максимова, держа в руке стеклянный фонарь.

– Лешка? Вот черт! Напугал…

Андрей Вадимович, как человек простецкий, не любящий церемоний, уже давно называл Максимова на «ты» и по имени.

– Каким ветром тебя сюда занесло?

– Забрел… случайно… – в смущении ответил Максимов, опуская ружье. – А ты что тут делаешь?

– Обхожу замок. Каждый день. Не знал? Профилактическая мера.

Ишь ты, дозорный! И фонарем запасся, и пистолет наготове. Как бы поделикатнее, не раскрывая истинных намерений, выведать, не заметил ли он чего-нибудь?

– И что – все спокойно?

– Тишь, как на дне морском.

– Никого не видел?

– Только благоверную твою. Она на башню поднималась, графа звала… Замок – он как колокол. Гулкий. Все слышно.