– Если у нее расстроенная психика, то она не отдает отчета в своих поступках. Что, если и египтянина она убила? Граф на правах отца использует ее как слепое орудие, а она даже не в силах осознать всего того, что совершает по его указке…

– Ну нет! Тришна преследует только меня, до остальных ей нет дела. Я перестала подозревать ее в убийствах сразу же, как только поняла ее истинную роль.

– И кого ты подозреваешь сейчас? – спросил Максимов.

У его интереса имелся особый подтекст: не проведала ли Анита о существовании Лилит?

– Есть одна идея… Знаешь, что меня на нее натолкнуло? Газета.

– Какая газета?

– Та, что лежала на столе у графа. Он прикрывал ею свои выкладки, чтобы я не смогла их прочесть. Это была газета «Вестник для русинов Австрийской державы». Знаешь такую?

– Тоскливая консервативная газетенка. Что в ней особенного?

– В первый раз я не придала ей значения, глянула мельком. Но что-то в ней показалось мне необыкновенным… В следующее посещение графского кабинета, когда мы беседовали с бедолагой Тришной, газета опять лежала на столе, поверх бумаг. И я рассмотрела ее.

– И что ты в ней нашла?

– Это был номер от пятнадцатого февраля сего года.

– Все равно не вижу ничего криминального…

– Потом увидишь. Это очень хорошая подсказка, и я хочу ею воспользоваться.

– То есть ты уже знаешь, в чем разгадка и кто стоит за всеми происшествиями в замке?

– Почти… Мне нужно сделать еще полшажка. Возможно, завтра все будет ясно. – Она помолчала и добавила тихо: – Если кто-нибудь мне не помешает.

…На следующее утро, около шести, когда еще не рассвело, в дверь комнаты гвардии поручика Баклана посыпались оглушительные удары. Андрей Вадимович спал по-походному, не раздеваясь, только сапоги с портянками на ночь снимал. Выхватить из-под скатанной шинели, служившей ему подушкой, пистолет и вскочить на ноги было делом двух секунд.

– Кто? – окликнул он, встав у косяка.

– Андрей, это я! Открой!

Поручик отодвинул засов и впустил в комнату Максимова. Тот был взъерошен, на голых плечах болтался распахнутый шлафрок.

– Э, брат, ты на часы смотрел? Мы с тобой не в казарме, нам на рассвете на пост не заступать. В эдакое время полагается четвертый сон досматривать…

– Какой сон, кол тебе в дышло?! Анна пропала!

– Что? – вытаращился Андрей Вадимович. – Как пропала?

Максимов, торопясь и перескакивая с одного на другое, начал объяснять:

– Мы спали… Ночью она встала. У нее это не в привычках, я сквозь дрему услыхал, спрашиваю: куда? Она говорит: спи, я на минуту. Вышла. Нет, сперва полушалок накинула… Я еще подумал: на улицу, что ли?

– Да, странность, – наморщил лоб Андрей Вадимович, поджимая пальцы босых ног (пол леденил их нещадно). – Отхожее место от вашей двери в трех саженях. В коридоре, конечно, нежарко, но чтоб полушалок…

– При чем здесь отхожее место? На этот случай Вероника всегда ночную вазу в комнате ставит. Тут другое. Она вышла, а я не сплю. И почудилось вдруг, будто вскрикнул кто-то. Негромко так, придушенно… Ты не слышал?

– Нет. Я как сурок дрыхну, мог и пропустить. И что дальше?

– Выскакиваю, там никого. Только где-то внизу дверь скрипнула. Я к окну, а там темень, черта лысого разглядишь. Подождал, и к тебе… Чую, дело дрянь. Она мне вчера говорила, что знает, кто египтянина убил.

– Правда?

– Ну, может, не в точности, но что-то вроде того. И предупреждала: есть кто-то, кто может ей помешать…

Поручик Баклан мигом преобразился. По-солдатски быстро намотал на озябшие ступни портянки, сунул ноги в сапоги.

– Пошли! Поищем в замке и во дворе. На вот, шинельку мою накинь, а то одет ты не по-уличному, продрогнешь.

Андрей Вадимович зажег фонарь, и они вышли из комнаты. Пропажа Аниты основательно озаботила его, он утратил обычную смешливость и разухабистость, сделался предельно сдержанным и серьезным.

– Откуда начнем? Есть у тебя соображения, куда твоя половина могла податься?

– Выглянем наружу, – предложил Максимов. – Там всю ночь хлюпало, дождь шел. Двор раскис, и если кто выходил, мы сразу следы увидим.

– Дельно, – одобрил гвардии поручик. – Коли ее из замка уволокли, то внутри и шарить нечего, время терять…

Когда вышли из замка, за его пределами уже брезжила заря. Андрей Вадимович сразу уткнулся взглядом в размокшую землю и, как хорошо выдрессированная легавая, взял след.

– Вот они, родимые… Видишь?

Максимов присел на корточки и углядел отпечатки подошв. Маленькие, женские, Анитин размер. И набойки на каблучках – ее. Не спутаешь.

Дул знобящий северный ветер с мелкой, секущей по лицу моросью. По доброй воле едва бы кто-то решился на прогулку в столь неприветливую ночь.

– Не сама вышла, силой вывели, – рассудил гвардии поручик и указал на другие отпечатки, видневшиеся рядом с первыми. – Знакома тебе такая обувка?

Максимов посмотрел на оттиски больших мужских галош, покачал головой:

– Кто это мог быть? И почему она не позвала на помощь?

– Кляп. Сунули в рот, всего-то делов. Говоришь же: вскрикнул кто-то. Это она и была. А большего ей не позволили. – Баклан скрипнул зубами. – Ловок, гад! Знать бы кто, кукушку бы ему в два счета открутил!

Выражение лица Андрея Вадимовича, его тон и сила, с какою он сжимал – до синевы в костяшках пальцев – свое оружие, свидетельствовали о том, что судьба Аниты ему далеко не безразлична. Максимов вынул из кармана шлафрока «Патерсон».

– А я и рук марать не стану. Пристрелю ублюдка, и все.

Светало, очертания деревьев проступали все отчетливее. Туда, к зарослям, и вели две цепочки следов – мужских и женских.

– Они что, в лес направились? – забеспокоился Максимов. – Там же не пройти!

– Отчаянный он… который в галошах. Или свихнутый совсем.

На призамковой территории почва хоть и плюхала под ногами, но для ходьбы годилась – под слоем грязи лежали плотно пригнанные один к другому булыжники. Далее начинался лес, голые деревья стояли в тускло поблескивающих лужах.

Максимов с воплем кинулся к можжевеловому кусту, сдернул с него квадрат цветастой материи.

– Полушалок Аниты!

Следы сбегали в ложбину, поросшую мхом. Потерявший голову Максимов сунулся туда, но Андрей Вадимович остановил его:

– Погоди! Дай проверим…

Он поднял из-под ног камень и бросил в ложбину. Послышалось сочное чавканье, и камень погрузился в гнилую жижу.

– Эге! Туда, брат, лезть – себе дороже. С головой провалишься, пузыри пойдут, и поминай как звали.