– Боюсь, ты этого не поймешь. Но если коротко – за то, что он любит женщин. Он любит их, они любят его. Это так просто, но не для твоих сложных мозгов.

– Будем считать, я понял. Давай поступим так. Дом на Кипре перепишу на Макса. Надеюсь, мой сын не выгонит старого отца, если я надумаю переселиться туда. Квартира уже твоя и Сергея Петровича. Оставьте мне мои романы!

– Ладно, согласна.

Каждый раз после разговора с Тамарой мне становится плохо. Отец был прав: женщины – это темные и крайне жестокие существа. Отец их презирал, и за это они его любили. Игумнов их любит, и за это они его тоже любят. Мне они безразличны. И за это они меня ненавидят. Мне наплевать на них. Мне и с самим собой не скучно. Но я не позволю себя унижать!

…Дверь в заборе закрылась, а я все стоял в чужой куртке и шапке и не мог уйти. Потом дверь снова открылась. Лысый шофер-охранник подошел ко мне неторопливой походкой, которая всегда отличает уверенных в себе людей.

– Что потерял, командир? – спросил он.

– Заблудился, – ответил я, зачем-то понижая голос. – Это Барвиха?

– Ты что, пьяный? – удивился охранник. – Барвиха по Рублевке, а это Мякининское. Ты вообще на чем сюда приехал?

– На такси.

– Где оно?

– За углом.

– Ну, тогда пойдем я тебя провожу. А то часом опять заблудишься.

За забором послышался голос Варшавского.

– Георгий Константинович! Что случилось?

– Все в порядке, Лев Львович! Заблудились.

Водитель уже сидел в моей куртке. Примерял, скотина! С довольным видом оглаживал себя по бокам и улыбался.

Охранник постучал в стекло – стекло опустилось.

– Ты куда клиента вез? – спросил охранник водителя.

– Я ж тебе сказал: в Барвиху, – просипел я.

– Ну и где Барвиха? – продолжал охранник.

Парнишка все понял и прикинулся дурачком.

– Барвиха-то? На Рублевке. А мы сейчас где?

– На Мякининском шоссе. Слышал о таком?

– Я приезжий. Недавно на работу устроился.

– Ну, если недавно, то поворачивай обратно. Вернешься на МКАД, повернешь направо и дуй до Рублево-Успенского шоссе.

– Вот спасибочки! – сказал шофер. – Заблудилися мы.

– Бывает.

Развернулся и пошел той же неторопливой походкой.

– Куртку снимай, – сказал я таксисту. – Размечтался!

Не прощу!

Сегодня 31 декабря 2010 года. Завтра закончатся нулевые годы и начнется что-то новое. Хотя – почему непременно новое? Мы придаем слишком большое значение числам. Девять лет назад началось новое тысячелетие. Что изменилось? Ровным счетом ничего.

Но сегодня я уверен, что завтра моя жизнь изменится.

Из нее уйдет Вика. Уйдет навсегда.

Десять часов вечера. Ее нет. Иду в супермаркет, покупаю кучу каких-то мясных и рыбных нарезок и зачем-то торт. Еще захожу в дорогой алкомаркет, беру бутылку французского шампанского и две бутылки водки «Пять озер» по ноль семь. Этой ночью я напьюсь в хлам. Но только после того, как вышвырну эту лживую гадину из своей квартиры. Все эти пять дней я не пил ни капли спиртного. Любой нормальный мужик в моем положении непременно бы нажрался, но я не нормальный мужик. Нажраться в моей ситуации означало бы проявить слабость. Пытаюсь представить на моем месте покойного отца. Отец бы точно не нажрался. Впрочем, он никогда не оказался бы на моем месте. Еще я думаю о том, что и сейчас продолжаю ему подражать, хотя оказался куда круче, чем он. Кем он был? Обычным профессором, а потом бизнесменом-неудачником, которого грохнули конкуренты. А я – знаменитый писатель, чей портрет помещает на обложке «Esquire».

Но где же Вика?

Красиво накрываю в гостиной журнальный стол, зажигаю две свечи. Понимаю, что это глупо и пошло, но мне нужно чем-то себя занять. Я волнуюсь, как мальчик перед первым сексом. У меня дрожат руки, как будто эти пять дней я не просыхал. Когда Вика увидит мои дрожащие руки, она так и подумает.

Но где она, черт побери?

Смотрю на настенные часы. Половина двенадцатого. Оказывается, пока ждал Вику, я заснул в кресле. Просыпаюсь от того, что кто-то гладит мое колено. Вика сидит передо мной на корточках и смотрит на меня влюбленными глазами. Почему-то могу поклясться, что это взгляд влюбленной женщины. Рядом с ней на полу сидит Лиза. Тоже уставилась на меня черными маслинами, в которых пляшет пламя свечей.

Вика одета простенько, в джинсы и свитер, но пахнет от нее дорогими духами.

Первой мое пробуждение замечает Лиза. Собачка начинает радостно повизгивать. Вика сразу встает и делает нахмуренное лицо.

– Так! Я не по́няла, папик! Где елка? Где подарки под ней?

– Пошла вон… – тихо говорю я.

Морщит лоб.

– В каком смысле?

– В прямом. Пошла вон, шлюха.

С размаху бьет меня по щеке так, что очки летят до самой стены. Не знал, что от пощечины так больно!

Лиза отчаянно лает и пытается укусить Вику за ногу. Молодец, девочка! Вика отшвыривает ее ногой к моим очкам.

– Это тебе за шлюху, – спокойно говорит она. – А теперь рассказывай, что случилось, пока меня не было в доме.

– Как здоровье Георгия Константиновича?

– Какого еще… Георгия Константиновича?

– Жукова. Маршала Советского Союза.

– Откуда ты знаешь фамилию шофера?

– Ты издеваешься надо мной? Хочешь сказать, что у водителя Варшавского фамилия Жуков?

– Да. Что в этом странного?

В самом деле, что странного? Ничего. Обычный такой водитель. Георгий Константинович Жуков.

– Ну, хватит, – говорю я. – Хватит трепать мне нервы. Я все знаю. Я знаю, у кого ты была эти пять дней. Я знаю, что ты спишь с Варшавским. Собирай вещи и уходи.

– Вот оно что… – насмешливо произносит Вика. – Папик отличается умом и сообразительностью?

– Вика, уйди! Не доводи меня.

– Я знаю, что ты шпионил за мной, – продолжает она. – Видела тебя в камере видеонаблюдения.

– Варшавский тоже видел?

– Разумеется. Ты был такой жалкий. Где ты взял эту куртку и шапку? Приобрел в комиссионке?

– Что сказал Варшавский?

– Он сказал: «Ну, чего ты хочешь от него, Вика? Он же романист. Живет в придуманном мире».

– Уходи, – говорю я. – Или я убью тебя. Если ты не уйдешь до Нового года, я тебя убью. Это не нужно ни тебе, ни мне.

– Какой ты практичный, папик, – говорит Вика.