Карен закуривает новую сигарету, потягивает мартини, переворачивает страницу. Шестидесятые годы — память о семействе Линдгрен расцвечивается яркими красками с характерным желтоватым налетом, словно легкое марево на снимках. Похоже, фотоаппараты есть теперь у всех; спонтанность придает снимкам живость, но качество ухудшается. Фокус зачастую смещен несколько вперед, назад или вообще вбок от объекта, половина людей выглядывает из-за краев снимка. И, возможно, в силу той же нехватки тщательности, не указаны ни имена, ни даты. Однако, вне всякого сомнения, начались шестидесятые. Большинство людей постарше по-прежнему в одежде, которая была в моде на одно-два десятилетия раньше, но тем отчетливее идеал нового времени налагает отпечаток на молодое поколение. Теперь на фото главным образом два персонажа — обоим, судя по всему, уже под тридцать, Карен узнает их по выпускным фото. Явно по уши влюбленные друг в друга, Анна-Мария и Пер позируют в разных ситуациях, она в мини, он в узких костюмных брюках, иногда одни, но чаще в компании друзей. Кто-то в этой компании явно старается увековечить каждую встречу — праздники, обеды, коллективные поездки в отпуск. На снимках все больше беременных женщин, а постепенно и малышей. Молодая пара за руки поднимает в воздух маленького мальчонку, так что он, смеясь, висит меж ними, молодая женщина с длинными волосами кормит младенца, сидя на одеяле в зеленой траве. Хотя лицо наполовину скрыто, видно, что она улыбается.

Карен отрывает взгляд от альбома, закрывает глаза. Она тоже улыбалась таким неожиданно блаженным образом? В ту пору, когда колики, простуды, ветрянка и отиты еще не примешали к блаженному восторгу толику постоянной тревоги. Когда разбросанные детальки “Лего” еще не впивались в босые ноги, когда кризис трехлетнего возраста еще не превратил любое одевание в войну. Когда дом еще не наполнился ее собственным занудным ворчанием. Постоянным ворчанием про варежки и шарфы, про уроки и просмотр телевизора и всякими там “ради бога, не ешь хлопья прямо из пачки”, и “Джон, научи ты его в следующий раз отключать звонок”, и “проследи, чтобы он пристегнулся в машине, знаешь ведь, он отстегивает ремень, когда никто не видит”.

Неужели она глядела на маленький сверток у себя на руках с печальной, почти скорбной улыбкой, будто уже тогда предчувствовала, что случится? Что случится, если она всего лишь на один злосчастный миг потеряет бдительность. Если на секунду уговорит себя не беспокоиться обо всем. Если не успеет избежать опасности.

Машинально, толком не замечая, что по щекам текут слезы, она тыльной стороной руки смахивает их с подбородка и шмыгает носом. Рука дрожит совсем чуть-чуть, когда она подносит зажигалку к очередной сигарете, а когда поднимает бокал, дрожь совсем стихает. На сей раз миновало. По-прежнему часто, думает она, но уже не подолгу. Уже лучше.

Глубокий вздох, и она опять возвращается к Сюзанниному собранию фотографий, переворачивает страницы, разглядывает снимки с новой дистанции. Деловито констатирует, что теперь, когда конец шестидесятых крепко зацапал семейство Линдгрен, мода определенно предписывает брюки-клеш, рубашки в обтяжку, длинные платья, окрашенные в технике батика, и прически на прямой пробор. Кадр за кадром смеющаяся молодежь на фоне синего кодаковского неба.

Может, кто-нибудь из них переехал с Линдгренами в Доггерланд? Может, кто-нибудь из них — те самые, о ком с таким презрением отзывались мужики в “Зайце и вороне”? Она быстро листает дальше — и вот он, снимок, который наконец-то связывает шведскую жизнь Пера и Анны-Марии Линдгрен с их новым бытием в коммуне далеко-далеко оттуда.

Групповой снимок на борту автомобильного парома. Карен сразу узнаёт зеленый логотип пароходства, что виднеется на заднем плане; стилизованная рыба над волнистой линией до сих пор украшает суда, курсирующие меж Дункером и Эсбьергом.

Три женщины, двое мужчин, трое детей. Девочка лет пяти цепляется за руку одной из женщин и улыбается в объектив. У одной из двух других женщин в длинной шали, обернутой вокруг тела, помещается младенец, а один из мужчин придерживает детскую коляску. Ребенку в коляске на вид примерно год. Длинные волосы женщин развеваются на ветру, платья липнут к ногам.

Наверно, они попросили кого-то из попутчиков сделать снимок, думает Карен, или в их компании был еще один человек. Она всматривается в полные надежд улыбающиеся лица и вздрагивает. Меньше чем через два года некоторые вернутся в Швецию, а тех, что остались в Лангевике, нет в живых.

На следующей странице — всего одна фотография. Над ней полусантиметровыми цифрами и буквами оранжевой тушью выведено: Лангевик, 1970 г. Вокруг снимка — разноцветные цветы и символы мира. Сам снимок — групповой. Восемь человек взрослых, женщин и мужчин поровну, теснятся в два ряда на ступеньках, ведущих к двустворчатой зеленой двери большого дома. На траве у подножия лестницы сидят ребятишки.

Под фотографией аккуратно выписаны имена: Диса, Тумас, Ингела, Тео — видимо, те, что стоят на верхней ступеньке. Карен наклоняется, разглядывает крайнюю слева женщину. Диса Бринкманн. Вот, стало быть, какая она. Вернее, какая она была без малого пятьдесят лет назад. Сейчас ей изрядно за семьдесят. Карен скользит взглядом по тем, что стоят ступенькой ниже, читает имена: Пер, Анна-Мария, Джанет и Брендон.

Пер и Анна-Мария Линдгрен, родители Сюзанны, думает она, с ощущением неловкости рассматривая улыбающиеся лица. Снимок сделан, когда Сюзанны еще не было на свете, и запечатленные на нем люди, слава богу, никогда не узнают, как закончится ее жизнь.

Имена в самом нижнем ряду такие: Орьян, Метта и Лав. Орьян — это, видимо, годовалый мальчуган, Метта, которой лет пять, сидит по-турецки, скрестив ноги, на коленях у нее Лав, мальчик это или девочка, понять невозможно.

Три женщины, двое мужчин и трое детей, очевидно, те же, что и на снимке с парома, остальные лица совсем новые. И, конечно, никаких фамилий, разочарованно отмечает Карен.

Оставшихся фотографий в альбоме немного, они даже не вклеены. Просто засунуты между последними страницами. Несколько видовых снимков лангевикской гавани и усадьбы Луторп: большой дом и два садовых домика, надворные постройки, курятник и вроде как участок с только что посаженной картошкой. Фото длинноволосого молодого мужчины в круглых очках с обнаженным торсом, он стоит на крыше, замахнувшись молотком. Карен сравнивает с групповым фото и констатирует, что, скорее всего, это Брендон.

Она берет следующую фотографию. На слегка расплывчатом снимке изображена женщина, пожалуй, чуть старше других, она стоит у плиты, помешивает в большом котле. Длинные пепельные волосы заплетены в толстую косу, переброшенную через плечо, платье до щиколоток. Со смущенной улыбкой она обернулась к фотографу, не выпустив из рук деревянную мутовку. Еще раз сравнение с групповым снимком: да, это Диса.

Новый снимок: беременная женщина с крашенными хной волосами и огромным животом под длинным батиковым платьем держится обеими руками за спину, вид у нее усталый. Должно быть, та же, что и на пароме из Швеции, с ребенком в шали, думает Карен, сравнивая с групповым снимком. Ингела. По меньшей мере один из ребятишек ее, а тут она опять на сносях, неудивительно, что выглядит усталой.