но не беда! И цагра чудесна, и стрелок неплох! Зря, что ли, всю стену сарая излохматил, две тетивы порвал⁈

Хлопнул выстрел. Тяжелый болт взвился в небо, по пологой дуге пролетел от солнца к сердцу какого-то палонгу. Того швырнуло на лед, под ноги обомлевших от такой неожиданности товарищей.

— Хорошо стреляешь, — сказал, стоящий рядом унак с большим, чуть ли не выше роста, луком. — Прямо как Красный Медведь!

— Ага, — не обратил внимания на похвалу стрелок, занятый взведением. Всем хорош арбалет, но пока зарядишь…

— Началось, — прохрипел унак.

Лукас поднял взгляд.

Палонгу, чей строй разваливался на глазах, бежали на них, размахивая оружием.

— Копья, бля! — взревел где-то сбоку-впереди Дирк.

— Копья к бою! — повторил приказ Керф, чья макушка виднелась над строем. Мечник ушел на правый фланг, встал с краю, положив двуручник на плечо.

Над полем боя поднялся жуткий рев — орали с обеих сторон. И казалось, не люди, а две стаи бешеных зверей через несколько ударов сердца сойдутся в схватке до последней капли чужой крови…

— Не ссы, — вдруг раздался над ухом удивительно спокойный голос Людоеда. — Северяне долгой драки не любят. Сейчас брюхами на копьях повиснут, отхлынут, и все. Догоняй, руби в спину… Главное, первый натиск выдержать.

— Нам деваться некуда! — Лукас выстрелил в набегающих злодеев, склонился, борясь с тугой тетивой. Зарядил, встал, выстрелил, не целясь, снова начал заряжать… Эх, не хватает тут какого-нибудь послушника в помощь! А лучше троих! Или четверых! И полного рыцарского копья до кучи…

* * *

Волна ударила в утес. Взлетели крики, вопли, отрубленные пальцы, руки и головы. Фыркнула кровь, глухо застучали копья и мечи. Над ледяным полем повис утробный вой убиваемых и убивающих.

Продлился недолго. Раз, и все кончилось. Стих лязг оружия. Только вопили раненые, да тяжело дышали уцелевшие. Ну еще скрипел снег под ногами убегающих палонгу. Им стреляли в спины, погналось несколько наемников — Братья, Тягл, еще кто-то, неразличимый в круговерти…

— А теперь — наше время! — расхохотался Людоед. Стащил через голову парку, оставшись в одном исподнем, желто-сером от старости и небрежной стирки. Зябко передернул узкими плечами — холодно все таки, не юга ведь — перехватил поудобнее рукоять шестопера. — Разойдись, плотва, карась гребет!

Редкий строй охотно расступился.

Легкий на ногу Людоед обогнал вырвавшихся вперед. По пути ударил подранка-палонгу, который полз, оставляя за собой кровавый след. Только череп хрустнул, а бывший Ловчий уже бежал дальше.

Раз! И летит в сторону злодей с развороченным затылком, роняя ненужный уже топор.

Раз! И подламывается следующий, утыкается в ледяное крошево. Пробегает по телу судорога…

Раз! И в последний миг, палонгу, чувствуя дыхание смерти, начинает поворачиваться… И заточенные перья кромсают лицо, отшвыривая с дороги безжизненное тело…

Людоед воет, задрав голову к небу. Воет от радости, переполняющей все естество старого солдата. Слизывает кровь с шестопера….

А потом, навстречу Ловчему вышли два жутких существа. Бегущие палонгу оббегали их, боясь даже поднять голову. Оббежав, падали на снег, захлебываясь от усталости…

— Кха, — выдохнул Людоед, присматриваясь.

Даже в самом страшном похмельном сне ему не виделись такие уроды! Морж, медведь, олень, орел… И все это слеплено в одном теле, сшито кишками, оживленно запрещенной волшбой.

Людоед не спешил. Приглядывался к ходячим недоразумениям, прикидывая, как бы их ловчее угробить. Пока что выходило, что никак. Очень уж сильны и ловки. В одиночку не вытянуть.

Звери тоже не торопились. Стояли, смотрели друг на друга. Твари фыркали недовольно. Видать, чувствовали, что не простой солдат вышел навстречу.

— Что ты там про тупилаков говорил? Мол, никто и никогда их не убивал, а если и убивал, так никто не знает, как правильно? — раздался сбоку голос безухого мечника-южанина.

— Было дело, друг Керф, было дело!

Сказать, что Людоед обрадоваться, это еще мягко бы прозвучало! Да, за долгую жизнь он знавал воинов и получше. Среди Ловчих безухому места не было бы — при всем уважении! Но на льду пролива, в двадцати ярдах от врага, выбирать особо не приходилось. А длиннорукий мечник был лучшим, как не крути!

— Признаюсь, — проговорил Людоед, не оборачиваясь — его взгляд цепко следил за моржетелыми, — я думал, что ты сбежишь, как наемнику и пристало. Но ты не сбежал. Может, ты не наемник, а какой-нибудь тайный император?

— Я же признаюсь, — прохрипел Керф, — что очень хочу сбежать, друг Людоед, прямо таки в штанах мокро от желания! Но кто тогда скажет, что от Ловчих никакого толку, и всю грязную работу придется делать трусливым наемникам⁈

Оба воина расхохотались.

Тупилаки переглянулись коротко. И атаковали…

* * *

…Тело повело в сторону. Ноги подкашивались, но пока что удавалось не падать. Людоед мельком глянул вниз — и зачем только? Знал же, что ничего хорошего не увидит. Когти распороли белье, разворотили внутренности — того и гляди, начнут кишки падать под ноги. Боли не было. Ну то недолго, совсем не долго! Придет еще Госпожа, поцелует ласково…

Людоед бросил короткий взгляд в сторону. Что ж! Не так уж плохи наемники в деле! И пусть размен один на один, и ладно! Могло быть и хуже, доберись эти твари до отряда, где, после атаки палонгу, четверть мертва, а две трети изранено.

Раздался грохот тяжелых шагов, заглушая удары сердца. А вот и ты, дружочек! Заждался, чуть не умер от тоски!

В последний миг Ловчий увернулся, схватился левой рукой за бивень, скользкий от крови. Его крови! Правой — за олений рог. Дернул. И когда тварь начала поднимать голову, напрягая шею, рванул изо всех сил, жалея, что весу в нем так мало. Наклонил голову, вгрызся, чувствуя, как воняет протухшее давным-давно мясо.

Кишочные нити, которыми была пришита голова, начали лопаться, с визгом полосуя воздух. Ловчий продолжал давить и рвать зубами… Тупилак заворочал башкой, а она все сильнее и сильнее кренилась вниз, и нити все лопались и лопались.

Иные говорят, что перед смертью у людей проносится вся их жизнь — брешут! Перед смертью в глазах темнеет, и все.

Размен два на два — тоже хорош, если вовремя.

* * *

На горе стояла тень — будто медведь-великан. Внимательно смотрела сквозь. На льду убивали друг друга люди. Унаки, палонгу, темер-нюча, кого только там нет! Ай, хорошо убивали! Не жалея! Изо всех сил старались! Лили кровь, выпускали кишки, крушили черепа, выдавливали глаза…

Тень подняла голову — не только люди погибали! Кто-то убил обоих тупилаков. Тень принюхалась. С такими людьми стоило бы познакомиться поближе! Как можно ближе! Обнять, придавить, чувствуя, как чужая сила становится своей.

Разочарованно фыркнула. Мертвы! Жаль! Очень! С каждым днем, во льдах становится все тоскливее, а достойный соперник добавляет жизни даже тени.

Бесшумно развернулась и скрылась меж торосов, оставляя за собой лишь цепочку следов — будто медведь-великан прошел.

Глава 32

На ножи

Снег скрипел под полозьями нарт. Олени тяжело дышали, фыркали время от времени. Где-то в хвосте на одной ноте, прерываясь лишь, чтобы воздуху глотнуть, пронзительно орал Мах — и как только у разведчика глотка не треснула, вопить так долго? Суетный он какой-то! То ли дело, мертвецы, лежат тихонько, не орут. А что гадости думают, так пусть их… Лишь бы ночью не приходили! Чернильниц на всех не хватит.

Лукас с трудом переставлял ноги. Из легких вырывались мучительные хрипы. Перед глазами все плыло, а по спине то и дело пробегали струйки пота, леденея, добежав до задницы.

Изморозь выругался, смахнул рукавицей ледышки с бровей и бороды — намерзали от дыхания, чтоб их! Говорили ведь — брейся! Иллюзия тепла не стоит мучений, когда все обмерзает стягивающим панцирем.

Шедший рядом Дирк ободряюще похлопал по плечу.

— Ничего, рядом уже, рядом!

Лукас кивнул бургомистру, попытался прибавить шаг. Нугра, действительно, была уже где-то рядом. Очень близко! Обмороженный нос, казалось, ловил запахи дыма. И тепла… Лишь бы дойти! Будет обидно замерзнуть в сотне ярдов от ворот! Смертельно обидно! И глупо.

Нечеловеческий холод пришел не сразу. Он таился среди торосов, косился на победителей, выжидал, пока уцелевшие погрузят