– Подождите, подождите, туда нельзя!

Тот недоуменно обернулся, и я поняла, что это женщина. Однако в каждом ее движении сквозила мужская повелительность, это-то и не дало мне возможности сразу установить ее пол.

– В чем дело?

– Я сейчас!

Я ворвалась в ванную, сдернула пеленку с батареи, скомкала и спрятала за спину. Женщина презрительно пожала плечами и стала мыть руки, повернувшись ко мне спиной. Тут я заметила, что на ней белый халат.

– Жалобы есть? – бросила она через плечо.

– Нет.

– Ну, показывайте! – Врач вытирала руки.

– Что? – спросила я в полном недоумении от всего происходящего.

– Ребенка! Не вас же я пришла смотреть.

– Он спит…

– А я что, должна ждать, пока он проснется?

Я пошла за ребенком с тяжелым чувством. Эта женщина вела себя так, как если бы имела полное право на бесцеремонность, но я не могла понять, откуда это право взялось. Подойдя к кровати и увидев на лице ребенка мирный сон, я решила, что тоже имею право на борьбу с пришельцем.

– Знаете, я не вызывала врача, может быть, это ошибка?

Врач испустила такой негодующе-усталый вздох, что мне поневоле стало страшно.

– Из роддома пришло сообщение! Неужели не понятно?!

Я смутно вспомнила, что, стоя голая в приемном покое и кривясь от боли, я выговаривала свой фактический адрес неторопливо пишущей медсестре. Значит, сообщение прислали в ближайшую поликлинику… А я-то подозревала, что вырвалась из лап врачей раз и навсегда.

Чувствуя, что совершаю преступление по отношению к спящему, я положила ребенка на кровать и распеленала. К моему большому облегчению, он не заплакал, только рефлекторно подергивал ножками и ручками. Я стояла рядом, подавшись вперед, как собака на поводке, и готовясь в любой момент выхватить ребенка у того, кто казался мне если не врагом, то недругом.

– Можете пеленать, – сказал недруг через пару минут, отнимая от спинки ребенка стетоскоп. Я мгновенно подхватила его на руки.

– Жилищные условия неудовлетворительные, – констатировала врач, бегло осматривая комнату. Когда она дошла до кровати, взгляд ее стал пристальным. – Вы что, спите вместе с ребенком?

– Да…

– Ну и ну! Учтите, все ваши микробы достанутся ему! Помещение проветривать! Каждый день – влажная уборка! Грудью кормите?

– Да.

– Ничего пряного не есть, особенно чеснок! Огурцы, черный хлеб тоже исключить. Шоколад нежелателен. Избегайте всех овощей и фруктов красного и желтого цвета, особенно цитрусовых. Молока хватает?

– Не знаю…

– Плохо, что не знаете! Каждый раз после еды ребенка надо взвешивать, а то вы его за месяц до гипотрофии доведете. Кстати, в течение месяца вы обязаны получить на ребенка страховой полис, и не затягивайте – бесплатно никто его осматривать не будет.

– А как его получать?

– Зарегистрировать ребенка, потом – прописать. С этим тоже не тяните: если в течение месяца не зарегистрировать, то потом идут штрафы. Регистрируют на основании справки, которую вам выдали в роддоме. Я надеюсь, вы ее не потеряли?

– Кажется, нет…

– Смотрите, если потеряли, повторную вам не выдадут. – Врач направилась в переднюю и стала снимать пальто с вешалки. – Через месяц – в поликлинику на диспансеризацию – ребенка надо показать всем специалистам. Завтра вместо меня зайдет медсестра.

Я едва успела попрощаться – так молниеносно врач захлопнула за собой дверь. Перед глазами у меня почему-то стояла картинка из детской книжки про индейцев: гремучая змея угрожающе подняла голову из своих колец, шипит и раскачивается перед броском. Возможно, ее нападения и удастся избежать, нужно только замереть и не подавать виду, что чем-то отличаешься от дерева или камня. Я поймала себя на том, что вытянулась в струну и почти не дышу, только ребенок у меня на руках подавал признаки жизни.

Я выдохнула воздух и попыталась внушить себе, что ничего страшного не произошло, а змея уже убралась восвояси. Но видимо, яд действовал и на расстоянии – мне никак не удавалось прийти в себя.

Здоров ребенок или нет, оставалось лишь гадать. Вопросом жизни и смерти были документы. Кроме того, мне в очередной раз напомнили, что, став матерью (язык не поворачивался называть себя таким словом!), я стала существом низшего порядка. Ко мне можно прийти без приглашения и поставить по стойке «смирно» в самом неприглядном, сонном и растрепанном виде, чтобы я выслушивала замечания в самом строгом и безапелляционном тоне. Что я успела сделать не так? Я сохранила ребенку жизнь и с момента появления его на свет пыталась заботиться о нем настолько, насколько у меня хватало сил и умений. Но оказалось, что за это же время я создала ему неудовлетворительные условия, поставила на грань неизвестной болезни с названием «гипотрофия» и заразила всеми своими микробами (неужели у меня их было так много, что хватило на двоих?). Немного промедления – и я лишу ребенка права называться человеком, потому что не смогу собрать ему необходимые документы. Все это я совершила и совершаю по отношению к маленькому и беззащитному существу… Как это странно – быть преступником без малейшего намерения им становиться!

Ребенок уснул. Я положила его в кровать и медленно, клонясь под грузом впечатлений, прошла на кухню. Поставив чайник на огонь, я включила магнитолу. Неизвестная радиостанция передавала «Ave, Maria!» в исполнении Робертино Лоретти. Я облокотилась о стол и подперла ладонями тяжелый лоб. Божественная мелодия! Неземной красоты голос. Высокое преклонение перед женщиной, подарившей миру ребенка… Я вспоминала лицо Сикстинской мадонны, ступающей по облакам, и почему-то белизна превращалась в голые стены приемного покоя, где меня заставляли раздеваться догола и влезать на голый стол для санитарной обработки. А сквозь возвышенные такты католического гимна вдруг пробился пронзительный крик и – вслед за ним – язвительный смешок акушерки: «А никто не обещал, что рожать будет легко!» Я чувствовала, как губы у меня непроизвольно кривятся и растягиваются, а слезы, подступив из глубины души, выруливают на привычную дорогу. Стоп, нельзя! Нельзя каждый раз так раскисать, иначе втоптать меня в грязь будет слишком легко (а уж охотников это сделать найдется предостаточно!). Я вскочила как заведенная и стиснула кулаки. «Я вам покажу кузькину мать!» – пообещала я неведомым злоумышленниками, с яростью глядя в окно. Я сорвала с ноги стоптанный тапок и воинственно потрясла им, грозя всему враждебному миру сразу. Мысленно я слышала бурные аплодисменты Никиты Сергеевича Хрущева.

Я и сама не подозревала, насколько этот мир окажется враждебен. Раньше общая картина действительности всегда рисовалась мне в надежных и веселых желто-зеленых тонах с редким серьезным вкраплением красного. Я хорошо знала этот мир, я умела в нем ориентироваться, а поселившись в доме-муравейнике, я еще и поверила в то, что отныне буду ходить лишь по солнечной стороне жизни. Мир был неплохо отрегулирован: он открывал желающим безграничный зеленый свет в их начинаниях, где-то (как и положено светофору) придерживал, где-то велел тормозить, но, в общем, давал ощущение порядка и перспективу пути. Я не то чтобы не знала о темных его сторонах, просто воспринимала их как нечто, происходящее вне меня. Заметив эти темные стороны краем глаза, я тут же высылала их за пределы сознания. Можно сказать, что я нажимала на газ, приметив на дороге ДТП.