из шляпы. Вот это эффект! Все просто рты разинули. Особенно Геринг. Ты видел, как он реагировал? Признайся: ты ведь тоже имеешь к этому отношение?

– Ну… – замялся Волгин. Рассказывать журналистке, как он провалил задание, капитану совершенно не хотелось.

– Не надо быть таким стеснительным!

– Скажем так: некоторое…

Нэнси какое-то время рассматривала своего несловоохотливого собеседника.

– Ладно, делись: какие еще у русских козыри в рукаве? – Она лукаво улыбнулась и подалась к нему ближе. – Между прочим, я дала слово переспать с каждым, кто предоставит мне эксклюзивную информацию!

Тэд, позабыв про фотоаппарат, открыл рот от такого откровения.

– Волгин! – окликнул Мигачев. – Подойди.

Полковник выходил из дверей зала 600 в обществе главного обвинителя Руденко.

– Мой сотрудник, – доложил Мигачев. – Очень опытный человек, фронтовик. Я использовал его для отвлекающей операции. Именно он вез окружной дорогой адъютанта Паулюса, изображавшего фельдмаршала.

Руденко смерил капитана неодобрительным взглядом, скользнув по солдатской шинели с чужого плеча и мокрым галифе.

– Что за вид? – возмутился Руденко.

– Виноват.

– Где адъютант?

– Погиб.

– Как это – погиб? – насторожился главный обвинитель, а Мигачев удивленно вскинул брови, но ничего не произнес.

– Мы попали в засаду.

– В какую еще засаду?

Волгин принялся кратко пересказывать события в лесу и у моста. Руденко внимательно слушал. Мигачев задумчиво покусывал ус, глаза его светлели и обретали стальной оттенок.

– Очень странно, – сказал Руденко, дослушав. – Судя по всему, нас действительно поджидали.

Он с тревогой поглядел на Мигачева.

– Судя по всему, да, – в тон начальству согласился тот.

– Полковник, это уже не в первый раз, так ведь? Кто там у вас все время за дверью прячется?

– Выясним.

– Давно пора! – сказал Руденко и направился прочь.

Мигачев бросил внимательный взгляд на Волгина. Тот, оцепенев, глядел на Мигачева. Его пронзила мысль… Впрочем, это надо было обдумать. Обдумать, прежде чем что-то докладывать полковнику.

Мигачев развернулся и поспешил вниз по лестнице за главным обвинителем.

29. Прозрение

Волгин медленно шел по вечерней улице и, казалось, не чувствовал холода.

«Кто у вас там за дверью прячется?..»

Вопрос Руденко эхом звучал в его голове, и Волгину был известен ответ на этот вопрос. Накануне ночью за его дверью стояла девушка, которую он любил. Она все слышала. Мигачев очень подробно инструктировал его и про маршрут, и про объездные дороги. Фамилия фельдмаршала Паулюса прозвучала несколько раз. Если кто-то и знал о секретной операции, то только она, Лена.

«Дурак, – стучало в висках Волгина, – наивный дурак. На что рассчитывал, на что надеялся? Обрадовался, что встретил наконец родственную душу здесь, на чужой земле, в Нюрнберге! Обрадовался – и позабыл об осторожности, о том, что нельзя верить первому встречному просто потому, что хочется обрести близкого человека».

Прав был Колька, прав, когда писал матери в одном из своих писем, читаных-перечитаных Волгиным.

«Дорогая мама, – писал брат, – нас все время используют – цинично, жестоко. Никому нельзя верить. Ни чужим, ни своим. Война вытаскивает из человека самое черное и низкое. Может, и есть здесь место геройству, но это геройство вынужденное, мучительно противостоящее огромному злу, в которое мы все сейчас погружены. Война – это прибежище лжецов, это грязь и ад, человеческие души переплавляются в нем во что-то страшное, дикое. Не этому нас учили в детстве…»

Где-то вдалеке ударил колокол. От неожиданности Волгин остановился и огляделся по сторонам. Он увидел, что вышел к собственному дому. Черные погасшие окна глядели на него внимательно и отчужденно.

Волгин вошел в полутемный подъезд и стал подниматься по лестнице. Темная фигура вышла из тени и остановилась рядом с выщербленной колонной.

– Игорь, – прозвучал негромкий голос, почти шепот.

Он обернулся.

– Слава богу, вы живы! – Лена глядела на него радостно и вместе с тем жалобно, голос ее дрожал. Глаза светились, хотя и покраснели от бессонной ночи, а может, и от слез, а губы обнесло белым. – Слава богу, – повторила она.

– А что со мной могло случиться?

Он подошел к ней неспешным шагом, затем, резко ухватив за локоть – Лена при этом вскрикнула от боли, – швырнул к стене и навалился всем телом:

– Я спрашиваю, что со мной должно было случиться со вчерашнего вечера?

Он нависал над девушкой могучей громадой, рядом с ним она казалась совсем крошечной и невесомой. Она глядела на него испуганными глазами, не в силах произнести ни слова.

– Вот знал же, что нельзя тебе верить, ведь знал же!..

Ненависть и отчаянье захлестнули его. Он стиснул ее плечи.

– Отпустите, – простонала Лена. – Пожалуйста, отпустите, мне больно!..

Слезы брызнули из ее глаз и покатились по щекам.

Он нащупал рукой ее горло. Она захрипела. Волгин понимал, что еще немного и он задушит ее. И правильно. Это самый верный выход. Смерть – лучшая плата за предательство. Плата за измену.

Она предала всех. Предала соотечественников, страну, общую память. Но, Волгину совестно было в этом признаться, самым тяжелым было то, что она предала его. Волгин ощущал мучительный стыд, чувствуя, что отнюдь не гнев за проваленную операцию движет им сейчас. Она предала его лично, предала его любовь. Он ей поверил. Он открылся ей. Доверился. А она предала. Глядела на него чистыми влюбленными глазами, а сама врала, подслушивала, шпионила. То, что она унизила его профессиональное начало, было сейчас неважно, хотя Волгин именно об этом старался думать. Однако же в глубине души он понимал, что уязвлен другим – она оскорбила его как мужчину. Использовала его искренность и чувства. И это было самое страшное. Мысль об этом причиняла Волгину немыслимую, совершенно невыносимую боль.

Одной рукой продолжая сжимать горло Лены, другой рукой Волгин потянулся к кобуре, позабыв о том, что потерял пистолет в смертельной ловушке на дне лесного водоема.

И тут он почувствовал чье-то присутствие.

На лестнивце стоял старик и, приспустив очки на кончик носа, наблюдал за происходящим. У него были прозрачные, выцветшие глаза и чуть синеватые губы, которые кривила улыбка.

Отвращение пронзило Волгина. Он уставился на старика яростным взглядом, а старик, казалось, не замечал этого или же не хотел замечать и продолжал улыбаться синеватыми губами.

Волгин слышал, что старики любят подглядывать и даже, говорят, получают от этого извращенное удовольствие.

Волгин не знал, что тут дело было совсем в другом.

Старик жил в этом доме много лет; он родился в небогатой квартирке на четвертом этаже, под самой крышей, и провел в ней всю жизнь. Много лет назад, на исходе прошлого века, старик влюбился в прекрасную девушку, а она полюбила его, потому что в те годы он был