class="p1">Руденко обернулся и кивнул полковнику. Тот поднялся с места и огляделся, будто искал кого-то, возможно, именно его, Волгина.

Капитан попытался было сделать знак рукой, но перед ним тут же выросла могучая фигура американского солдата:

– Сядьте, сэр.

– Я должен предупредить…

Солдат был непреклонен.

– Сядьте или выйдите вон! – резко предупредил он.

Мигачев тем временем покинул гостевую зону и двинулся, казалось, к выходу, но затем изменил траекторию и направился к двери в глубине зала, за кабинками переводчиков, которые застыли в ожидании, как и все присутствующие.

Волгин в отчаянии провожал его взглядом. Теперь предупредить полковника о случившемся не было никакой возможности. Да и поздно.

Мигачев что-то шепнул караулу у двери и встал слева; на какое-то время повисла пауза; слышно было, как зашелестела бумага в руках секретаря. В абсолютной тишине этот звук казался настолько громким, что секретарь огляделся по сторонам, виновато опустил глаза и замер.

Дверь отворилась. В зал вошел высокий, худой человек в гражданском костюме. Он бросил быстрый взгляд на скамью подсудимых, на судей, затем прошествовал к свидетельскому месту. Клерк в военной форме протянул ему наушники, вошедший беспрекословно подставил голову.

Подсудимые в замешательстве стали переглядываться меж собой. Геринг откинулся на спинку скамьи и надменно скрестил руки на груди.

С верхотуры Волгин не мог различить черты лица вошедшего. Он стремительно наклонился к американцу, изучавшему происходящее через бинокль.

– Можно? – выпалил он и, не дожидаясь ответа, выхватил прибор из рук американца.

Изображение в бинокле было размыто: по-видимому, американец страдал близорукостью. Волгину пришлось повозиться, прежде чем силуэт в окулярах принял четкие очертания. Пытаясь усмирить прерывистое дыхание, Волгин жадно всматривался в лицо человека у свидетельской трибуны. Он видел это лицо не раз – в кинохронике, на газетных фотографиях. Сомнений быть не могло – перед судьями стоял не кто иной, как фельдмаршал Паулюс.

Это было похоже на сон. Пришествие с того света! Только что, распластавшись в мокром снегу на берегу водоема, Волгин тряс за плечи убитого, чьи черты уже были искажены печатью смерти. В горячечном своем состоянии Волгин не вглядывался в мертвеца, да и зачем? А сейчас начал припоминать, что мертвец, пожалуй, не очень-то был похож на Паулюса, которого печатали на фотоснимках. Только глаза – усталые, с набрякшими веками, были те же. А вот подбородок был тяжелый, грубо срубленный, и в нем не было аристократической точености. Да и мясистый нос был слишком велик.

– Представьтесь, пожалуйста, – раздался под сводами зала размеренный голос лорда Лоренса.

– Меня зовут Фридрих Паулюс, – прозвучал ответ.

– Прошу повторить слова присяги.

Свидетель кивнул.

– «Перед лицом Бога Всемогущего, – нараспев стал зачитывать Лоренс, – клянусь говорить правду, только правду, ничего, кроме правды…»

Паулюс поднял правую руку.

– Клянусь.

По залу прокатился шепоток.

Волгин почувствовал, как силы вдруг оставили его. Он устало опустился на ступени балконной лестницы. Американец выхватил у него бинокль и неодобрительно фыркнул, но Волгин даже не отреагировал на это.

Паулюс, настоящий фельдмаршал Паулюс все-таки предстал перед Нюрнбергским трибуналом, и теперь это было самое главное. Тяжело, мучительно было понимать, что он, Волгин, не справился с заданием, однако же важнейший свидетель обвинения чудесным образом все-таки оказался в зале 600 и теперь держал ответ перед высоким судом.

Мигачев удовлетворенно наблюдал за происходящим из-за кабинок переводчиков, а те добросовестно переводили слова председательствующего и ответы свидетеля.

– Господин свидетель, – вступил Руденко, едва заметно облокотившись о трибуну, что говорило о величайшей степени напряжения и сосредоточения, – скажите, господин свидетель, что вам известно о подготовке гитлеровским правительством и немецким верховным главнокомандованием вооруженного нападения на Советский Союз?

На несколько мгновений Паулюс задумался, затем заговорил:

– На основании моих личных наблюдений я могу сообщить по этому поводу следующее. 3 сентября 1940 года я начал работать в Генеральном штабе главного командования сухопутных войск в качестве оберквартирмейстера. Я должен был замещать начальника Генерального штаба, а в остальном выполнять отдельные оперативные задания…

Перед свидетелем вспыхнула красная лампочка, и раздался резкий сигнал — это означало, что Паулюс должен говорить медленнее и делать паузы: переводчики не успевали за его быстрой чеканной речью. Такие лампочки были размещены и на свидетельском месте, и на трибуне обвинителей, и перед судьями; они то и дело вспыхивали, если выступавший излишне увлекался и переходил на скороговорку.

Паулюсу объяснили правила протокола и удостоверились, что он правильно понял сказанное. После того как фельдмаршал кивнул, ему позволили продолжить речь.

– При вступлении в должность среди прочих дел, входивших в мою компетенцию, я нашел незаконченную оперативную разработку, в которой речь шла о нападении на Советский Союз. Этот оперативный план был разработан тогда генерал-майором Марксом, начальником штаба 18-й армии, который для этой цели был временно прикомандирован к главному командованию сухопутных сил. Начальник штаба, генерал-полковник Гальдер, поручил мне дальнейшую разработку этого плана. В частности, я должен был исходить из анализа возможностей наступления против Советской России в отношении рельефа местности, потребности и распределения сил и средств; при этом указывалось, что я должен исходить из 130—140 дивизий, которые будут находиться в нашем распоряжении для выполнения данной операции.

Стихийно возникший тяжелый гул прокатился по залу 600. Подсудимые принялись громко перешептываться меж собой, лишь один Геринг бездвижно и мрачно внимал словам свидетеля. Прозвучали удары церемониального молотка, призывавшие к тишине и спокойствию.

Лорд Лоренс сделал знак, что свидетель может продолжать.

– С самого начала нужно было учитывать использование румынской территории в качестве плацдарма для южной группировки германских войск, – рассказывал Паулюс. – На северном фланге предусматривалось участие в войне Финляндии.

Вновь вспыхнула красная лампочка, фельдмаршал покорно сделал паузу, дожидаясь, пока стихнут доносящиеся из кабинок голоса переводчиков, сделал глоток воды и потянулся к микрофону.

– Цели операции, – негромко, но очень отчетливо произнес он, на сей раз уже контролируя скорость речи, – во‑первых, уничтожение находящихся в Западной России русских войск и пресечение возможности отступления вглубь России; во‑вторых, достижение линии, которая сделала бы невозможными эффективные налеты русских военно-воздушных сил на территорию Германской империи…

Корреспонденты газет, сидевшие в первых гостевых рядах, стремительно строчили в свои блокноты. Кто-то из газетчиков то и дело подымал руку – это был знак, по которому к представителю прессы спешил специально обученный солдат. Он принимал странички из блокнота и доставлял в телетайпную, откуда тексты немедля передавались по всему миру. Это была хорошо налаженная, безотказно действующая цепочка. Информация летела отсюда в Москву и в Нью-Йорк, в Париж, Женеву, Амстердам, Лондон.

Сотрудницы телетайпной синхронно набирали текст речи Паулюса – текст, который здесь, в зале 600, сразу же становился историей.

– Разработка, которую