юн, глаза блестели, щеки покрывал яркий румянец, губы были пухлыми и красными. Старик был красив и нравился слабому полу, но он выбрал ее, единственную. Она приходила в этот подъезд втайне от родителей, и они стояли на этом самом месте и целовались, спрятавшись в тень.

Старику на мгновение показалось, что вернулась его молодость. Он увидел себя, необузданного и пылкого, и ту самую девушку, которая запрокидывала голову и закрывала глаза, когда он касался ее жадными губами. Их любовь была запретной, потому что родственники девушки мечтали выдать ее за другого; но в тот момент им двоим было все равно, они были счастливы.

Однажды девушка пришла в подъезд в последний раз, и старик никак не мог отпустить ее, понимая, что больше они не увидятся. Он прижимал ее к стене точно так же, как этот молодой человек в грязной солдатской шинели, и точно так же жарко шептал какие-то бессвязные слова, а по лицу девушки катились слезы.

Старик не сомневался, что стал свидетелем решающего момента большой и яркой любви.

В этот момент Лена оттолкнула от себя Волгина, упершись в его грудь двумя руками, и метнулась к выходу. Гулко хлопнула входная дверь. Оцепенев, Волгин глядел ей вслед, а старик продолжал улыбаться своей истлевшей улыбкой.

30. Привет от Черчилля

Поутру коридоры Дворца правосудия гудели, будто растревоженный улей. Волгин был погружен в свои думы, а потому не сразу обратил на это внимание.

Он не спал всю ночь. Ворочался на кровати, пытаясь понять, как вести себя в сложившейся ситуации.

Человек опытный, он понимал, что прощения ему не будет. Волгин сам, своими руками вывел диверсантов на кортеж, выполнявший секретное задание, предоставив всю информацию девушке, которой поверил. Это, считай, военное преступление.

Он вспоминал цепкий, стальной взгляд Мигачева, которым полковник одарил его во время короткого разговора с Руденко. Этот взгляд не предвещал ничего хорошего. Волгин старался не думать о том, что будет с ним дальше. Против воли он думал о том, что может случиться с Леной.

Ощутив жгучую жажду, Волгин посреди ночи натянул галифе и отправился на кухню. И с изумлением увидел, что на кухне слабо горел свет.

Фрау сидела за столом и грызла крохотный сухарь, подбирая каждую крошку. Завидев Волгина, она собрала крошки в ладонь, завернула сухарь в тряпицу и, выпрямив спину, удалилась в свою комнату. Волгин поглядел ей вслед, наполняя стакан водой из-под крана. Странно вела себя эта женщина, однако сейчас было совсем не до нее.

Одолеваемый мучительными мыслями, он пришел во Дворец правосудия с единственной целью – встретиться с полковником и рассказать ему все как на духу. Возможно, сегодняшний день – его последний день в Нюрнберге. Уже завтра его вышлют назад, а может, даже сегодня. А там военный суд, тюремный срок… или что-то еще более серьезное.

На лестнице кто-то бросился ему на шею. Это случилось так неожиданно, что Волгин даже отпрянуть не успел.

– Эй, русский! – встряхнув рыжими кудрями, прокричала Нэнси. – Давай поцелуемся!

И, не дожидаясь ответа, она на глазах у всех прильнула к его губам. Подобное нечасто происходило в кулуарах Дворца правосудия, а потому окружающие с любопытством уставились на ненормальную пару.

Потребовалось несколько секунд, чтобы Волгин смог отстраниться от девушки и в замешательстве оглядеться по сторонам.

– Что случилось? – удивился он.

– Черчилль – старый дурак!

Не то чтобы Волгина так уж поразила эта новость, однако он не понимал, каким образом умственные способности пожилого английского экс-премьер-министра были связаны с демонстративным поцелуем Нэнси.

Девушка рассмеялась и покрутила у него перед носом сложенной вчетверо газетой.

– У вас об этом не пишут?

– О том, что Черчилль дурак? Не припомню.

– И напрасно. Ведет он себя совершенно подурацки, – авторитетно заявила Нэнси. – Он приехал к нам в Штаты в качестве частного лица. Объявили, что на отдых. Но вместо этого он отправился в Фултон и толкнул там речь. Знаешь, о чем?

– Пока нет…

– Он сказал, что главную угрозу миру представляют сейчас вовсе не нацисты!

– Тогда кто же?

– Вы! – Нэнси победно воздела вверх газету. – Советские!

– Не может быть.

Волгин просмотрел передовицу.

В ней говорилось, что в Вестминстерском колледже Черчилля сопровождал сам президент США Трумэн, а значит, слова частного лица, коим называл себя во время поездки Черчилль, таковыми не являются. Скорее это программное заявление, поддерживаемое в том числе и руководством Соединенных Штатов.

После окончания Второй мировой войны «Соединенные Штаты находятся на вершине мировой силы, – говорил Черчилль. – Это торжественный момент американской демократии».

И все бы хорошо, если б не два главных врага – «война и тирания».

В передовице цитировались слова английского политика: «Тень упала на сцену, еще недавно освещенную победой Альянса. Никто не знает, что Советская Россия и ее международная коммунистическая организация намерены делать в ближайшем будущем и есть ли какие-то границы их экспансии».

Правда, чуть дальше Черчилль расшаркивался и говорил, насколько уважает и восхищается доблестными русскими людьми и Сталиным, которого назвал «мой военный товарищ».

Тем не менее позиция была заявлена более чем демонстративно.

«Я не верю, что Советская Россия жаждет войны. Она жаждет плодов войны и неограниченного расширения своей власти и идеологии», – заявил Черчилль.

Как было ясно из отчета, президент Гарри Трумэн, сменивший на этом посту умершего Рузвельта, слушал эту речь весьма благосклонно.

– Читай, читай! – кивнула Нэнси. – Он еще сказал, что не так уж много вы сделали и не слишком пострадали от войны. И наш президент его поддержал.

Нэнси дернула Волгина за воротник и повела глазами: мол, гляди.

Волгин увидел полковника Гудмана, который у входа в зал 600 вдруг насупился и замер. Он лицом к лицу столкнулся с Мигачевым. Два представителя разведок глядели друг на друга, прямо скажем, совсем не приветливо. Затем Мигачев коротко кивнул. Было неясно, кивнул ли Гудман, – он быстро отвернулся и скрылся в толпе.

– Русский, теперь сам бог велел закрутить с тобой интрижку. Назло моему начальству! И твоему.

Она рассмеялась. Мигачев обернулся на голос, скользнул взглядом по Волгину и зашел в зал.

У Волгина не было пропуска в нижний ярус, теперь он мог наблюдать за Мигачевым лишь с балкона. Он попросил переводчицу Машу помочь ему переговорить с полковником, но та только руками развела: у Мигачева с утра было плохое настроение, он ни с кем не желал общаться и сказал, что весь день проведет на слушаниях.

– Может, вам удастся перехватить его на выходе? – предположила Маша и была такова.

На балконе Волгин выбрал место, с которого