снег. Водитель стал ощупывать раненую руку, морщась от боли, а Волгин попытался привести в чувство фельдмаршала. Он тряс Паулюса за плечи, но тот не реагировал.

– Эй, фриц! – воскликнул Волгин и только в этот момент увидел кровь на ладонях. Он осмотрел свою шинель; она была в грязи и тине, однако же без крови.

Приподняв тело фельдмаршала, он обнаружил, что у Паулюса было снесено ползатылка. Волгин с отчаянием глядел на зияющую рану и испытывал в этот момент чувства, схожие с теми, что испытывает ребенок, желающий, чтобы увиденное оказалось сном. Волгин осознавал, что задание провалено, – и провалено страшно, грубо, бессмысленно, и вся вина за произошедшее ложится на его плечи.

Капитан устало откинулся на спину. Боковым зрением он увидел в прибрежных кустах что-то темное. Волгин приподнялся.

Из запорошенных снегом мелких елок на него смотрело черное дуло автомата.

Автомат сжимал в руках тощий подросток в кепке и в просторном старом пальто с чужого плеча. Это был Удо. Губы его дрожали, взгляд был наполнен отчаянием и испугом. Палец нервно ходил по спусковому крючку автомата.

Волгин медленно потянулся к кобуре. Она была пуста. Капитан понял, что в попытках извлечь тело Паулюса из машины он обронил пистолет и сейчас оружие лежит на дне водоема в вязком густом иле. Безоружный, Волгин оказался один на один с вооруженным противником. Шофер не в счет, он и сейчас не сразу осознал, что оказался на мушке вместе с капитаном. Он заподозрил неладное лишь в тот момент, когда увидел, что капитан замер без движения в напряженной позе.

Где-то вдалеке запела одинокая птица. Удо вздрогнул и прислушался, не отрывая взгляда от Волгина. Казалось, в душе его происходила тягостная работа: Удо понимал, что, нажав на курок, он избавит себя от опасности. Советский офицер из тех, кто способен в два прыжка оказаться рядом, подмять под себя, обезоружить, уничтожить. Проще всего было опередить его и выстрелить первым.

Удо смотрел в серые глаза противника и внезапно вспомнил окрик отца: «Стреляй! Стреляй, я сказал! Будь мужчиной».

Удо всегда зажмуривался, прежде чем нажать на курок – там, на плацу концлагеря, в дни своего рождения. Ему хотелось зажмуриться и сейчас. Но Удо не мог оторвать глаз от лица советского офицера.

Он попятился, затем, не опуская автомат, скрылся в густом ельнике. Он старался смирить дыхание, чтобы услышать шаги позади него и все-таки выстрелить. Но в лесу стояла тишина, и только где-то в вышине продолжала петь одинокая птица.

Пальба на другом берегу окончательно смолкла, доносились лишь редкие голоса, по-русски окликающие своих.

28. Перелом

Грузовичок мчался по улицам Нюрнберга. В кузове покачивались солдаты, лица их были мрачны и сосредоточенны. В ногах, накрытое брезентом, лежало тело Паулюса.

Волгин отказался сесть в кабину и трясся вместе со всеми на дощатой скамье – грязный, взъерошенный, мокрый и до костей продрогший.

Один из солдат стянул с себя шинель и почти насильно заставил Волгина накинуть ее на плечи. По дороге Волгин разулся и вылил воду из сапог. Солдаты молча наблюдали.

Наконец впереди показался Дворец правосудия. Грузовичок едва успел затормозить у ограды, Волгин спрыгнул на ходу и, продемонстрировав удивленному охраннику промокший пропуск, рванул внутрь.

Двор казался почти необитаемым. При этом стоянка была полна машин. На сегодняшнее заседание съехались все, кто только мог.

Волгин в два прыжка одолел лестничные пролеты и едва не сбил с ног Нэнси, которая в сопровождении Тэда неспешно подымалась на третий этаж, по пути рассуждая о том, что сенсации на процессе – дело непредсказуемое, а потому глупо делать прогнозы. Возможно, русских теперь вообще отодвинут на задний план. А может, им самим предъявят обвинения. Тэд согласно кивал.

– Эй! – завопила Нэнси, когда на нее с разбегу налетел Волгин. – Осторожнее!

– Простите.

Нэнси смерила Волгина взглядом с ног до головы, и в глазах ее вспыхнул ревнивый огонек.

– Ночь была бурной?

Волгин не стал отвечать.

Тем временем обстановка в зале 600 накалялась. Слово взял Руденко.

– Господин председательствующий, – произнес он своим напористым украинским говорком, – на прошлом заседании трибунала представители защиты выразили протест и отказались принимать к сведению письменное заявление свидетеля со стороны обвинения фельдмаршала Паулюса…

Немецкие юристы принялись негромко перешептываться между собой, Серватиус скрестил пухлые руки на груди и тонко улыбнулся. Руденко уперся в него взглядом.

– Господин адвокат настаивал на личном присутствии свидетеля. В связи с этим по настоянию защиты я прошу разрешения ввести в зал для допроса, – Руденко сделал долгую паузу, – фельдмаршала бывшей германской армии Фридриха Паулюса.

В зале возникло оживление. Присутствующие переглядывались, кто-то удивленно воздел брови, кто-то пожимал плечами. Журналисты, сидевшие в первых рядах, жадно распахнули блокноты.

Адвокаты, все как один, обернулись к Серватиусу, а Серватиус, казалось, еще несколько мгновений оставался в состоянии блаженной истомы. Но при этом глаза его сузились, лоб наморщился, и только данное обстоятельство выдавало, что Серватиус мучительно пытается найти выход из щекотливой ситуации. Может, советский обвинитель блефует? А если нет? Паулюс в качестве свидетеля на Нюрнбергском процессе – это скандал и провал всей точно выстроенной защиты. Как быть?

Наконец, не сгоняя улыбки с лица, адвокат вскочил и сделал знак рукой.

– Господин председательствующий, защита отказывается от своего требования. Думаю, допрос свидетеля Паулюса не нужен, и мы можем перейти к следующему пункту повестки дня.

Серватиус наблюдал, как лорд Лоренс склонился к судье Биддлу, представлявшему Соединенные Штаты Америки. Они негромко переговаривались, Биддл листал тяжелую тетрадь и ногтем отчеркивал строки; Лоренс покачивал головой, стекла его очков отражали убористый текст.

Судья от Советского Союза Никитченко и его напарник Волчков невозмутимо глядели на немецкого адвоката, и казалось, будто происходящее их не касается вовсе.

Волгин вбежал на балкон в тот момент, когда лорд Лоренс наклонился к микрофону и размеренно произнес:

– Суд считает необходимым выслушать показания свидетеля обвинения.

«Катастрофа», – единственное, что подумал Волгин, услыхав сдержанно-чеканный голос председателя.

Он потерял время, пока пытался отыскать Мигачева в советском секторе Дворца правосудия. Переводчица Маша сказала, что он у Руденко. Волгин помчался к кабинету главного обвинителя, но дверь была заперта. Пробегавший мимо клерк сообщил, что Руденко уже отправился на заседание.

Волгин бросился к основному входу в зал, но был остановлен охраной. Он и впрямь являл собой неподобающее для суда зрелище; но переодеваться времени не оставалось, да и не во что было и негде. Пришлось прорываться на балкон.

Издалека, с высоты, Волгин не сразу опознал затылок начальника. Мигачев сидел рядом со столом советской делегации не шевелясь.