В голове у нее плывет, и она замечает обеспокоенный взгляд графини, но ничего не может с собой поделать. Если она сейчас же не выскажется, ей станет дурно…

– Разрешите проводить вас. Может быть, вы желаете взглянуть на книгу, о которой спрашивали?

Мария оборачивается, видит Судзуки, протягивающего руку к ее локтю, и внутренне сжимается. Ей не хотелось бы встречаться с ним вот так, не хотелось бы задавать сейчас все накопившиеся вопросы.

– Помните, я упоминал о книге по истории поезда? Я отыскал ее в библиотеке и попросил стюарда отложить для вас. Уверен, вас ждет увлекательное чтение.

Он вежливо, но решительно сопровождает Марию к двери.

Только пройдя полпути до спального вагона, она решается заговорить:

– В этом не было необходимости…

– В таком случае приношу извинения за то, что неправильно понял ваши намерения. Мне показалось, что вы собираетесь раскрыть нашим друзьям из компании, а также всему первому классу, кто вы на самом деле.

Долгое время они молчат.

– Я прав или нет, Мария Антоновна Федорова?

У нее звенит в ушах. Она так давно не слышала своего настоящего имени. Последняя встреча с Судзуки навела ее на мысль, что он все знает, но не хотелось об этом задумываться, вообще не хотелось о нем вспоминать.

– Как вы узнали? – спрашивает она наконец.

Он смотрит на нее наполовину насмешливо, наполовину недоуменно.

– По вопросам, которые вы задавали, по тому, как умело обращались с телескопом… Может быть, вы и невысокого мнения обо мне, однако я не настолько глуп…

Она краснеет, но он не останавливается:

– И я решил: конечно… Конечно, дочь Антона Ивановича непременно появится здесь, чтобы узнать правду.

– Правду, – повторяет она, стараясь сохранить твердость голоса. – В чем же она, эта правда?

Судзуки бросает взгляд в коридор.

– Идемте, – говорит он. – Лучше продолжайте притворяться.

Он ведет Марию в библиотечный вагон, и задремавший в уголке стюард мгновенно выпрямляется, когда они входят. Судзуки шепчет что-то ему на ухо, и стюард с усмешкой торопливо покидает вагон, косо взглянув по пути на Марию.

– Лучше быть предметом сплетен для команды, чем подкрепить подозрения Воронов, – говорит Судзуки, пряча от нее глаза.

Он подходит к одному из шкафов, снимает с полки тяжелую книгу, кладет на стол, раскрывает и включает лампу для чтения.

– Может, присядете?

Под глазами у него темные круги, выражение лица спокойное, но тонкие, длинные пальцы теребят манжеты рубашки, натягивая их ниже. Его неловкость настораживает Марию.

– Спасибо, мне нетрудно постоять.

Ничем больше она помочь ему не может. Только ожесточит свое сердце болью, что видит на его лице.

– Спрашивайте, – говорит он. – Задавайте свои вопросы, и открою вам всю правду, насколько это в моих силах.

– Правду, которую я не должна была найти сама?

Он вздрагивает, как от пощечины.

– Это правда, что стекла были дефектные? – спрашивает Мария.

– Нет, это неправда, – отвечает он и прикасается к окну благоговейно, как к иконе.

От этого жеста у Марии перехватывает дыхание, а Судзуки продолжает, не отнимая пальцев от стекла:

– Оно, конечно, треснуло.

Та легкость, которую почувствовала Мария, мгновенно разрушается.

– Но…

– Оно треснуло – именно так компания предпочитает отвечать на неприятный вопрос «Что случилось?» Удобный ответ, после которого хозяева облегченно вздыхают. Стекло в вагоне третьего класса треснуло, и каждый это видел. Из-за этого и произошло все дальнейшее: истерики, утрата памяти. И не важно, что ваш отец предупреждал компанию: мы делаем слишком много рейсов, и стекла нужно заменять чаще, если гонять поезд на такой скорости. Ответ был таков: виновато стекло и стекольный мастер, это они позволили Запустенью проникнуть в поезд.

«Он злится», – понимает Мария.

Злится на компанию, на самого себя, и каким-то образом его злость помогает ей унять собственный гнев.

– Почему же тогда вы сказали, что виновато не стекло?

Он отводит руку от окна, как будто только сейчас осознал, что делает.

– Потому что трансформации уже начались.

Мария непонимающе смотрит на него:

– Что это значит?

Прислушиваясь к шуму поезда и тиканью часов на стене, она ждет, когда нить молчания размотается до конца.

И Судзуки начинает рассказывать:

– У нас с вашим отцом были общие интересы. Мы вместе составляли карты Запустенья, наблюдали за каждым, даже крохотным изменением. Мы стремились подобраться к ним как можно ближе. Ваш отец усовершенствовал линзы, предназначенные для астрономии, но вместо того, чтобы смотреть в ночное небо, он дал нам возможность взглянуть на окружающий мир.

– Все это я знаю. Телескоп в вашей башне, прототип… Отец был до крайности увлечен этой идеей – добиться возможности рассмотреть, как устроены лепестки цветка. «Строительные кирпичики жизни» – так он это называл. А ваша компания отняла у него все. Будь у него больше времени, он бы заставил телескоп работать. Он бы сделал еще много полезного.

Но Судзуки качает головой и отвечает, прежде чем Мария успевает возмутиться, что он смеет ей возражать:

– Но ведь он так и сделал. Прототип работал.

Мария пытается постичь услышанное, связать фрагменты воедино.

– Но вы сами сказали, что он неисправен.

Впрочем, что-то такое промелькнуло в голосе Судзуки тогда, в башне. Страх, решает она.

– Он работал лучше, чем мы смели надеяться, но мы не понимали, как это происходит. Не понимали до тех пор, пока…

Судзуки умолкает, и Мария догадывается, что он приводит мысли в порядок – так же тщательно, как свои карты.

– Испытывая линзы в Пекине, мы видели самые мельчайшие детали. Маленький телескоп, который можно было поднять по лестнице, позволял пересчитать черепицу на крыше дома с расстояния в милю. А потом мы опробовали его в Запустенье и обнаружили… – Он качает головой. – Мы обнаружили вены, проходящие через каждое живое существо, соединяющие его с другими, точно нити… Это трудно объяснить… Мы как будто видели гобелен с двух сторон одновременно – и сам рисунок, и то, как он сделан. Так понятно? Нет, уверен, что не совсем…

«То, что я увидел, тяготило мой разум с каждым днем все сильней», – говорилось в письме отца. И увиденное убедило его, что поезд нужно остановить.

– Продолжайте, – просит Мария.

– Это был ошеломляющий прорыв. Всю дорогу от Пекина до Москвы мы почти не отрывали глаз от телескопа. Вначале предположили, что это какая-то особенная, местная трансформация, которую нам не довелось наблюдать прежде. Но вскоре поняли, что нити или вены – каждый из нас предпочитал свое название – тянутся через все Запустенье, объединяя всех его обитателей. Мы поняли также, что можем проследить за характером трансформаций в момент их возникновения. Можем увидеть, как стая птиц в небе рисует распустившийся цветок, как грибница имитирует узоры на крыльях насекомых.

Нетрудно представить себе радость отца. «Все они – окна, каждая из них», – говорил он, показывая Марии линзы. Как он, должно быть, гордился ими!

– А еще мы видели поезд, – продолжает рассказ Судзуки. – Его силуэт повторялся в листьях, по коре тянулись рельсы, лишайник на камнях принимал форму колес.

– И те существа, черви или